Большие люди
Шрифт:
— Люсь… Вот простынешь еще… а мы виноваты будем…
— Никто не виноват, — отвернувшись, в сторону.
— Ох… Люсь, да забей ты на этого козла! Я говорил Гошке, что Эдик мудак… И не стоило его приглашать. А он мне не верил.
Она поворачивается к нему, не пряча лица с полными слез глазами и потеками туши по щекам. Проводит пальцами, размазывая соленую влагу, но картину это существенно не улучшает. А потом, негромко, но как-то отчаянно решительно:
— Гриш, зачем?
— Зачем… что? — недоуменно.
— Зачем
— Эээ… с чего ты так решила? Кто сказал?
— Ты сам сказал, — она грустно улыбается. — Думаешь, я не помню? Когда намекнул, что мне кушать надо… поменьше. Хотя ты прав, конечно…
Он тяжело вздыхает.
— Значит, извиниться все-таки надо…
— Не надо! Вот уж чего точно не надо!
— Люся, извини меня, пожалуйста, за тот раз. Я был тогда реально… задолбанный. А тут еще Гошка… и ты… Я понимаю, что это не оправдание. Мне, правда, жаль… что я тогда так…
Она всхлипывает, зябко поводит плечами, его пиджак скользит вниз. Он подхватывает его, накидывает обратно и руку уже не убирает.
— Люсь, пожалуйста… Не плачь. Не стоит он этого. Ну, — вдруг чуть крепче сжимает ее плечи, — ты же сильная девочка. Сильная, умная и красивая. Не обращай внимания на всяких уродов.
— Красивая… скажешь тоже… — шмыгает носом, — особенно сейчас, ага.
— Красивая, красивая… Не спорь со старшими. И поэтому… про «не нравлюсь»… Ты немножечко не права. Понимаешь?
Только теперь она осознает, как замерзла. Замерзла снаружи и заледенела внутри. А сейчас… Большая горячая ладонь на плече. И ткань пиджака, согретая теплом его тела. И слова его, в которые так хочется поверить. Имеет она право на минутную слабость, в конце концов?! И Людмила опускает голову на широкое надежное плечо. И чувствует, как сжимаются его пальцы на ее плече, притягивая еще чуть плотнее. Глаза закрыть, запомнить, насладиться. Но он не дает.
— Люсь, пойдем. Холодно. Отморозишь себе… что-нибудь…
Она вздыхает. Совершенно не хочется никуда уходить. Хочется сидеть вот так, с ним. И не думать ни о чем. Но, пресекая все ее надежды — телефонный звонок. Гриша опускает руку с ее плеча, лезет в карман собственного пиджака, ненароком оглаживая сквозь ткань подкладки ее талию, верх бедра, отчего она покрывается мурашками вся. А он уже убрал руку и говорит в трубку:
— Да, Гош, нашел. Да, тут мы, недалеко. Понял, хорошо, идем.
Встает и сразу становится холодно, она уже сама подхватывает сползший от его движения пиджак.
— Давай, Люсь, пойдем, — наклоняется, берет ее за руку, тянет. — Там Гошка с ума сходит.
— Я не хочу… — неуверенно.
— Все уже разошлись, только Жорка один мечется. Негоже в день рождения именинника в одиночестве оставлять.
Он знает, что ей сказать. И она
— Люся!!! Господи, ради Бога, прости! — именинник растерянный, расстроенный и взволнованный. Стискивает ее руку. — Я… я даже не думал… Эдик, блин, идиот!
— Гош, это ты меня прости. Испортила тебе день рождения.
— Люся, глупости не говори, — резко перебивает ее Григорий. — Тебе ли извиняться?
— Нет, ну правда… Вон, гости все разбежались…
— Или кто-то их разогнал, — вдруг усмехается Гоша, но закончить фразу не успевает — звонит теперь уже его телефон. И она невольно и почему-то с волнением прислушивается к разговору.
— Да, Макс? Ага, понял. Ну, что уж теперь… Согласен с тобой. Хорошо, держи меня в курсе, — а затем, нажав отбой, уже брату: — Поздравляю тебя, Свидерский. Перелом челюсти в двух местах. Со смещением. Макс сказал, — не удержавшись, ехидно, — что это вполне тянет на нанесение телесных повреждений средней степени тяжести. Учитывая твое примерное поведение и прочее… на год условно можешь рассчитывать. Но он, если что, готов быть твоим адвокатом.
Люся, беззвучно охнув, тихо оседает на диван. А Григорий лишь пожимает плечами.
— Подумаешь. Я не жалею. А то стыд и позор — тридцать пять лет и ни одной судимости…
— Гриша… Гоша… да как же это?.. — она не может сказать ничего связного. Все происходящее кажется ей дурным сном.
— Да, страшен в гневе Григорий Сергеевич, — Гоша верен себе и даже сейчас иронизирует. — С одного удара челюсть в двух местах сломать — это надо уметь…
— ЧТО?! — она просто задыхается от того, что слышит, но отказывается понимать — Как это?.. Гриша… ну зачем?!
— Затем, что надо, — Григорий невозмутим. — Уродов надо наказывать и объяснять, что к чему. Я даже удовольствие получил… — потирая костяшки правой руки, — моральное.
— Эх, жаль, я не успел, — поддерживает брата младший, — пнуть пару раз.
— Это потому, что ты был занят тем, что меня держал, — усмехается старший.
— Ты б его тогда вообще зашиб, — парирует Гоша. — А то я не знаю, какой ты бываешь!
— Да ну, — морщится Григорий, — одного раза хватит. Вот еще — об эту мразь руки лишний раз пачкать.
— Тебе точно одного раза хватило.
— Ну зачееем?! — стонет Люся, обхватив голову руками. — Зачем?! Гоша! Гриша! Что теперь будет?! Неужели… правда?! О, Господи… Одни неприятности от меня!
— Лютик, — Гоша садится рядом, обнимает ее за плечи. — Не говори ерунды…
— Это судимость — ерунда?!
— Да не переживай. Не будет никакой судимости. Даже заявления в полицию не будет. Договоримся… как-нибудь.
Она недоверчиво смотрит на него.
— Как — договоримся? С кем?