Большие Надежды
Шрифт:
В горле неожиданно запершило, и стало тошно. Лина же явно не поняла, что произошло, и считала себя оскорблённой. Имела право, чёрт побери.
– Не живорождённая? – прошипела она, а потом неожиданно выпрямилась и высокомерно посмотрела на Артура. – Я смотрю, ты хорошо разобрался. Но позволь всё-таки тебя предостеречь. Позволь напомнить, что ты должен быть осторожен даже в своих собственных мыслях, потому что прямо сейчас Артур Хант слишком опасно запутался. И, знаешь, может, я и не живорождённая. Может, я чем-то отнеёотличаюсь и не могу ревновать. Только вот это вовсе не значит, что я не умею любить.
С этими словами она развернулась, а через пару мгновений громко хлопнула дверь. Артур же прикрыл глаза и медленно выдохнул. Ревность?
Взгляд сам собой метнулся к закрытой двери, за которой скрылась Лина, и задумчиво застыл на украшавшем её геометрическом узоре. А что если… Что, если это действительно ревность? Могут ли искуственнорожденные чувствовать нечто подобное, если ген вдруг вернётся? Потому что, еслиэтотак… Если злость, которая бушевала внутри, когда Артур вновь и вновь перемалывал всё случившееся, была единственным, что удерживало на привязи дикий страх за жизнь одного конкретного человека… Если только благодаря этому, он ещё не предал окончательно всех и себя самого, снеся до основания Башню, то… Да. Артур Хант действительно ревновал. Отчаянно. До безумия. К жизни, которая отбирала у него Флор. К Джонсу. Да даже к Городу. И оставалось только понять: это внезапно проснувшаяся жажда собственности или нечто большее, чему пока в голове Артура не находилось названия?
Он зажмурился и вдруг понял, что затаил дыхание от неминуемости своих чудовищных выводов. Признавать не хотелось, но Канцлер, похоже, был прав. И ген – это вирус, который с упорством отборного яда однажды разрушит всё, что дорого Артуру. Уже разрушает. Правила, устои, каждую деталь, в которую Хант верил с рождения и по сей день. Так готов ли он тогда отступить, закрыть глаза и сказать самому себе, что ничего не было? Ни этих двух месяцев, ни разговоров, ни странных знаков от самого Города, который будто подталкивал его к Флор. Ни сумасшествия с бесконечным спасением, тревогой и невероятным, щемящим чувством нежности от ощущения чужого прикосновения.
Артур вновь посмотрел на закрытую дверь и понял, что да, так было бы проще и правильнее. А значит, прямо сейчас стоило пойти к Лине и забыть обо всём, даже о возможном предательстве, ведь вернуть прежнюю жизнь казалось для живущего по закону Артура Ханта единственно верным. И, чёрт возьми, он даже успел сделать пару шагов в сторону спальни, прежде чем резко остановился, а затем стремительно покинул покои.
Так было бы правильно, но…
Город встретил очередным пепелищем. Вонючим, сырым, но упрямо тлевшим даже под моросившим дождём. Вокруг суетились группы Карателей, откуда-то доносились стоны. И Артур успел сделать лишь пару шагов внутрь полуразрушенного дома, прежде чем вдруг заметил торчавшую из-под обломков, похоже, женскую руку. Он резко остановился, и мысли, что он упрямо гнал всё это время, словно прорвали преграды. Они хлынули в разум, затопив его полностью, и вынудили наконец-то признаться: он и правда сбегал. Однако в этот раз Город не стал делать поблажек и подсунул именно то, что Артур предпочёл бы не видеть – последствия. Итог неверных решений, имя которому была смерть. В чём он ошибся? В себе? Во Флор? В Городе? Артур не знал. Точнее, не хотел знать, когда откидывал тяжёлую балку, чтобы вытащить из-под неё мёртвую женщину. Но мысли всё неслись и неслись бесконтрольным потоком.
А может, это и не ошибка была? Может, он просто всё неправильно понял? Хотя, как можно неверно истолковать такие очевидные действия?
«Я освобождаю тебя от обещания…»
Да к чёрту! Лучше бы она его ударила. Напала бы со своим дурацким ножом прямо там! Такое Артур мог оправдать. Наверное, даже не сопротивлялся бы – просто не стал. В конце концов, кому, как не ему, знать все причины, по которым ему желал смерти каждый второй. А смерть от руки Флор значила бы смерть от руки Города. Не
Артур перевёл взгляд на мёртвую женщину и покачал головой. Ему пора прекратить мучиться бессмысленными вопросами. Вряд ли он получит на них ответ.
Утро для главы Карательной службы наступило слишком внезапно. Оно принесло с собой не только вонь с дальнего пепелища, но и алую мантию Советника Канцлера. Тот молчаливо ждал, пока на него обратят внимание, брезгливо застыв чуть поодаль от сложенных в кучу обожжённых тел горожан. Ах, какое кокетство!
Ступив из развалин и взметнув за собой облако пепла, который немедленно забил лёгкие, Хант скрестил за спиной руки, склонил голову набок и свысока глянул на скрывшего под капюшоном лицо человека. Он знал, что так будет. В конце концов, нельзя было бегать от этого вечно. И, видимо, Канцлер подумал о том же.
– Вас ждут, – коротко скрипнул Советник и сцепил перед собой руки, которые тут же спрятались за широкими манжетами мантии. Серые, грязные хлопья медленно и некрасиво оседали на тёмно-красную ткань.
– Как только закончу здесь, – проговорил Артур и широким жестом предложил полюбоваться на гору обгорелых трупов. – Пока я немного занят.
– Сейчас, – выплюнул глас самого Канцлера, чуть покосился из-под своего капюшона на слегка дымившиеся тела, а потом резко развернулся и зашагал в сторону квадроглиссера, на котором его сюда привезли. Даже странно, что Артур не услышал рёв этого механического уродца.
– Мерзкий лизоблюд, – проворчал подошедший Вард и демонстративно сплюнул скопившуюся во рту сажу и пыль. Дождь закончился, и ветер быстро высушил тёплые после огня камни. – Терпеть их не могу. Гонору много, а толку ноль.
Артур ничего не ответил, только скривился и стянул перчатки. Он потёр вспотевшее лицо, на которое немедленно налипла витавшая в воздухе сгоревшая крошка, и уже было повернулся, чтобы направиться к своему глиссу, как вдруг остановился и пристально посмотрел на Юджина.
– Почему ты без маски? – спросил Хант, разглядывая бледное, тоже перепачканное пеплом лицо Варда. А тот поджал губы и вдруг сухо отозвался:
– Фильтр стал барахлить. Я тут на днях едва не задохнулся, поэтому пока не отдам в ремонт, лучше не буду так рисковать. – Он скривился, словно хотел изобразить насмешку, но Артур ему не поверил. Чёрт побери, он прекрасно знал, о чём говорил Вард. – А ты?
– Тоже, – туманно отозвался Хант, а потом завёл глисс.
Вопреки всем распространяемым о нём слухам, Артур не любил бывать в расположенной глубоко под основанием Башни тюрьме. Он не получал удовольствие ни от вида измученных заключённых, какие бы преступления те ни совершили, ни от самых пыток, которыми иногда не брезговал Канцеляриат в попытке выведать какие-то сведения. Хант был воином, а не палачом, и предпочитал честную смерть довольно лицемерным допросам, итогом которых всё равно были плавильные печи, а не обещанная инъекция «Милосердия». Его не радовали ни крики, ни стоны, ни торопливые бормотания провинившихся, сломанных уже только лишь темнотой, голодом и одиночеством. То, как они причитали при виде нависшей над ними электрической клетки, вызывало у Ханта лишь грусть с лёгким налётом презрения к человеческой слабости. Они были жалкими, эти воющие от страха люди, которые ставили свою никчёмную жизнь выше Города. Но ничто и никто не мог быть важнее. Никогда, чёрт возьми!
Однако, чем тише становилось эхо его тяжёлых шагов, которое отражалось от сырых коридоров, уходивших глубоко под основание Башни, тем отчётливее понимал Артур, что в этот раз всё будет иначе. Тяжелее, больнее, бессмысленнее, безнадёжнее. Долг жизни споткнулся об обещания сердца и завис в невесомости, не зная, то ли упасть, то ли взлететь. Хант знал, что будет непросто, но остановившись у нужной двери, даже не представлял насколько невыносимо.
– Город превыше всего, – едва слышно выдохнул он сам себе и толкнул тяжёлую створку.