Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
— В смысле “люби меня, как я тебя”? — уточнил Морозов.
— Ну да. Подписей никаких, конечно. Потапов видел этот ящик и почему-то очень смутился, когда я его о нем спросил.
— Может, он какую-нибудь неприличную записку написал? “Приходи вечером на сеновал”?
— Черт его знает, — сказал Никоненко, — все может быть. Но, так или иначе, их не раздали. Там есть три весьма занятных. Разрешите зачитать с выражением?
— Зачитывай! — согласился полковник. — Можешь даже без выражения. Мы не обидимся.
— Значит, так. Инициалы адресата “Д. Л.”. “Берегись. Ты приносишь только
— Вот это “люби меня, как я тебя”, — протянул Дятлов, — хороша любовь.
— Номер два, — провозгласил Никоненко. — Инициалы адресата, обратите внимание, те же: “Д. Л.”. “Ты стала даже лучше, чем была. Возраст тебе идет. И как всегда, не замечаешь ничего, что происходит вокруг тебя. Посмотри повнимательнее. Это важно”. Какие-нибудь комментарии будут?
— Какие, к шутам, комментарии, — рассердился полковник, — давай третью!
— Третья. Инициалы “Д. Ю.”.
— “Ю”? — переспросил Морозов.
— “Д. Ю.”, — подтвердил Никоненко. — Я так понимаю, это нашему министру адресовано. Он как раз Дмитрий Юрьевич. Текст такой. “Сегодня тебе придет конец. Больше ждать нельзя. Ты должен знать, что это конец. Ты не увидишь свою смерть, но ты должен знать, что она придет, и дрожать от страха. Тебе не спастись”.
— Какой-то бразильский сериал просто, — сказал Морозов, — а, товарищ полковник?
Полковник посмотрел на подчиненных задумчиво.
— Я так понимаю, что ни один “Д. Л.”, ни второй, ни “Д. Ю.” записок не получили.
— Не получили. Не понятно, почему их не раздали. Не понятно, зачем было организовывать всю эту канитель с почтой, если записки так и не раздали. Тамара Селезнева сказала мне, что она про них просто забыла. Закрутилась с большим начальством и забыла, но я так и не понял, правда это или нет.
— А “Д. Л.” — это кто? И вообще, это один человек или два с одинаковыми инициалами?
— “Д. Л.” — это Дмитрий Лазаренко, Дарья Лебедева, которую я нашел в списке приглашенных, и Дина Больц.
— Почему Дина Больц “Д. Л.”? — удивился Дятлов.
— Потому что она сто лет назад вышла замуж и фамилия у нее — Лескова. Дина Лескова. Все свидетели называют ее девичьей фамилией. Наверное, просто по привычке. И еще, товарищ полковник. Я знаю, кто написал записку номер два. Про то, что “возраст тебе идет”.
— Кто?
— Потапов Дмитрий Юрьевич, — объявил Никоненко со скромным торжеством в голосе, — и адресована она именно Дине, потому что Лебедева училась в параллельном классе и Потапов с ней не дружил.
— Почему Потапов? — спросил полковник и налил себе из кофеварки вчерашнего холодного кофе.
Ему не нравилось, что новенький капитан все время пытается вовлечь в расследование этого самого министра, как будто его можно хоть во что-нибудь вовлечь. Следовало строить все здание не вокруг министра, а в некотором отдалении от него, даже если это было неправильно, и полковник удивлялся, что капитан этого не понимает.
Что бы там Потапов ни написал, они все равно не смогут это никак использовать.
— Потапов записал мне свои телефоны. Сегодня
Дятлов и Морозов, сталкиваясь головами, изучали записки.
— Сравнили, — сказал полковник раздраженно, — ну и что? Он написал записку бывшей однокласснице, только и всего.
— Первый маленький вопрос — почему их не раздали? Второй маленький вопрос — кто, когда и что именно сжег в пепельнице на черной лестнице? На лестнице курила Тамара Селезнева, и я не сразу смог с ней поговорить, потому что она ушла курить, так мне сказала директриса. Когда я попросил Тамару показать мне это место, там совершенно отчетливо пахло жженой бумагой, а в банке сверху был насыпан пепел. Что там сожгли и почему так срочно? Третий маленький вопрос — кто и зачем подсматривал за мной из женского туалета.
Дятлов фыркнул.
— А может, никто и не подсматривал. Может, туда кто по делу зашел.
— Но почему-то никто не вышел, — Никоненко подумал немного, — и дверь на черную лестницу открывается легко. И на площадке следы. Там полно следов, как будто кто-то долго топтался, а внизу, в коридорчике, из которого вход на лестницу, света нет.
— Ну и что?
— Там ничего нельзя ни рассмотреть, ни прочитать. Представьте себе, что кто-то хочет достать из ящика записку. Сначала ее надо найти, то есть перебрать все бумажки. Потом прочитать. Потом неизвестно зачем спалить. Нужен свет, хотя бы для того, чтобы найти и прочитать. Значит, нужно было укромное, но светлое место.
— В любом классе свет зажги, и будет тебе укромное и светлое место, — сказал полковник.
— До классов идти далеко. Через коридор на первом этаже или через актовой зал на втором. До черной лестницы гораздо ближе.
— Значит, три вопроса, — подытожил полковник, — почему не раздали записки, что именно и когда жгли и кто подсматривал. Хорошо. А почему ты не сказал ничего про записку, в которой Потапову угрожали? Кто ее написал? Или это не вопрос?
— Это как раз последний вопрос, — сказал капитан Никоненко. Ему опять стало страшно, но он был уверен, что не ошибается. — Это последний и самый большой вопрос. В кого на самом деле стреляли?
— Как — в кого стреляли?! — рявкнул полковник. — Что значит — в кого стреляли?! Ты что, не знаешь, в кого стреляли?!
— Я считаю, что стреляли в того, в кого попали, Олег Петрович. В Марию Суркову. Я уверен, что это никакое не покушение на федерального министра. Все очень топорно для заказного убийства. Стреляли в темноте, в толпе, на глазах у охраны… Кроме того — об этом все говорят! — до последней минуты никто не знал, приедет Потапов или не приедет. Он и сам не знал. Ему нечем было вечер занять, потому что он раньше обычного переделал всю работу. Это он мне так сказал. И Селезнева несколько раз утверждала, что вчера в его секретариате ей сказали, что Потапова на мероприятии не будет. И охрана не была предупреждена. Никто не знал, что Потапов приедет. Логичней покушаться там, где все известно заранее. Разве нет?