Большой обман
Шрифт:
Всего башен три. Таблички с их названиями проржавели и слились с граффити, трещинами и щербинами, которыми испещрены стены. Как называется тот или иной дом, сказать невозможно. Я поднимаю до отказа стекла в дверях машины, закрываю двери на тройной запор и озираюсь — ищу, кому бы задать вопрос. Аборигены представлены женщиной с лицом цвета переспелого мандарина, бредущей в заброшенную парикмахерскую, и подростком, торгующим контрафактными сигаретами у поломанных качелей. Имеется также бар «распивочно и на вынос», окна которого забраны железными решетками. Я выбираю бар.
Бармен
— Значит, вы не знаете, который из этих домов называется «Виднес»?
— Нет.
— А если подумать?
— Нет.
— А кого вы ищете? Кто вам нужен? — сует нос в мои дела женщина средних лет, покупающая кисет табаку и трехлитровую бутылку сидра.
— Мне нужен дом, который именуется «Виднес-Тауэр», — говорю я.
— Кто вам нужен? — повторяет женщина.
— Мистер Блум. Вы его знаете?
— Кто?
— Блум. Луи Блум.
— Она имеет в виду Жирнягу, — слышится голос у меня за спиной.
Это мальчишка — продавец сигарет.
— Мистер Блум? — поворачиваюсь я к нему. — Вы знаете, в каком корпусе он живет?
Мальчишка указывает на то, что посередине.
— А зачем он вам понадобился? — заговорщицким тоном осведомляется любительница сидра. — Он что, угробил кого?
— Нет, насколько мне известно. У меня с ним деловая встреча.
— Социальная служба, да?
Не вдаваясь в подробности, я ограничиваюсь словами:
— Что-то в этом роде.
— Он не выходит, — сообщает любительница сидра. — Торчит безвылазно в своей конуре уже много лет.
— Да, — говорю я. — Агорафобия, как я слышала.
— Ой. — Женщина разочарована. — А я думала, он американец.
— А какой он толстый, ты в курсе? — спрашивает продавец сигарет, извлекая пачку «Рицлы» из своих запасов.
— Да откуда? — Любительница сидра почесывается. — С тех пор как он въехал, мы его почти и не видали.
В этот момент бармен, который не подавал голоса с тех пор, как я у него спросила дорогу, бросает на нас взгляд поверх своей «Дейли спорт».
— Жирный и вонючий, — произносит он торжественно. — Потому и вонючий, что жирный.
9
Лифт смердит: стойкий запах сивухи и застарелой мочи с основательной ноткой прокисшего молока. Я задерживаю дыхание, зажимаю нос и стараюсь дышать ртом. Металлические канаты и блоки, на которых подвешен лифт в своей узкой бетонной шахте, издают отвратительный скрежет. Юный торговец куревом сопровождает меня в поездке. Ему прямо-таки не терпится показать мне, где живет «психованный вонючий жирняга». Похоже, мальчишка шпионит за ним, когда нечего больше делать — а это, судя по всему, случается частенько.
На пятнадцатом этаже лифт бросает в дрожь, он подпрыгивает и останавливается. Процесс открывания дверей занимает вечность: они разъезжаются наполовину, опять закрываются, разъезжаются, закрываются — словно старикашка, пытающийся привстать со стула. Для юного торговца куревом это дело привычное — когда двери собираются сойтись по третьему разу, он просовывает в щель ногу и упирается в створки.
— Сюда, — он кивает влево, — Жирняга живет в самом конце.
Мы
Моя нерешительность не ускользает от внимания мальчишки.
— Что-нибудь не так? Передумала, да? — спрашивает он.
В этот момент разумнее всего было бы просто развернуться и уйти. Я уже собираюсь попросить пацана задержать лифт, когда замечаю, что у этой квартиры имеется домофон. И я жму на кнопку — просто любопытно, какой у него голос. Проходит не меньше минуты — и мне отвечают.
— Кто там? Кто это?
У него громкий голос. Глубокий, хриплый и чуть одышливый, с легким американским акцентом. Южные штаты?
— Здравствуйте, меня зовут Одри. Я по поводу ящиков для растений.
— Вы что, сменили пол? — бурчит он, явно разочарованный.
— Извините. Он в данный момент занят. Я его… э-э… ассистентка.
— А вы понимаете чего-нибудь в ящиках для растений?
— Конечно. Надеюсь, мы с вами решим все вопросы.
Голос в домофоне тяжко вздыхает, словно сегодня и так все идет наперекосяк, а мое появление лишь очередное маленькое звено в цепи из тысячи и одной неприятности. Домофон пищит, и дверь открывается.
— Располагайтесь, — говорит голос. — Я обратно в туалет. У меня такой запор, вы и представить себе не можете.
Я стою в нерешительности, и голос подгоняет меня:
— Ну же, девушка, живее, холодно ведь. Когда войдете, не забудьте закрыть за собой дверь.
Больше всего я боялась, что в квартире будет плохо пахнуть. Ничего подобного. Такой чистой, вылизанной квартиры я еще не видела. Дешевая ламинированная мебель отполирована до блеска, журналы, книги, тарелки, безвкусные фарфоровые фигурки — все расставлено в идеальном порядке.
В квартире жарко, воздух несколько застоявшийся и затхлый, но все перекрывает смешанный запах комнатных растений, полироли для мебели и средства для мытья полов. Растения повсюду: парочка суккулентов-каучуконосов на книжной полке, «денежное деревце» на поцарапанном кофейном столике посередине комнаты; покрытое плодами апельсиновое дерево осеняет проход в крохотную кухню, а на серванте гордо возвышается фарфоровая ваза с тюльпанами и желтыми розами в белом облачке гипсофилы.
На ковре не меньше дюжины проплешин, сквозь которые рельефно проступают половые доски, но ковер явно только что пылесосили и чистили. В квартире темновато — прочие дома загораживают свет, к тому же окно всего одно. Я подхожу к окну и пытаюсь что-нибудь рассмотреть сквозь слой многолетней грязи. Вдоль стены тянется узенький балкон. Если совсем перегнуться вниз, балансируя на носках, — виден подъезд соседнего дома, а далеко внизу — тощие ветки бука, воздетые вверх. На горизонте открывается кусок Лондона в форме треугольника — этакая тупая стрела. В отдалении можно разглядеть заходящие на посадку самолеты. В общем, видно немного, но внешний мир себя как-то обозначает.