Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Шагин Игорь Игоревич

Славик предложил сделать Звездолёту взаимно какой-нибудь на память от меня подарок и предложил отдать модель «Мерседеса». Я ответил, что у Звездолёта уже есть танцующий дед-мороз. А потом предложил сделать Звездолёту на память золотые звёзды на погоны. Эта идея очень понравилась Дедковскому, который сказал, что если будут такие звёзды, он сам их отдаст. Через две недели Оля заказала звёзды в «Ремточмеханики» — госпредприятии на улице Урицкого, занимавшемся изготовлением на заказ разных мелких вещей. Однако я сказал Славику, что звёзды отдавать не надо, а необходимо дать Олин

телефон, и если Звездолёт когда-нибудь сочтёт нужным, то вместе с оригиналом заявления Беспечного Руслана этот подарок заберёт, а модель «Мерседеса» я подарю на память Вове Бандиту.

Время шло, а материалы дела к ознакомлению следствие мне так и не предоставляло, за исключением экспертиз — баллистических, медицинских и других, — которыми были заполнены толстые, по 500 листов, тома, содержащие по 20 одинаковых копий каждой. По делу проходило около двадцати человек, и каждый должен был расписаться на своей копии за ознакомление с экспертизой. А сами тома с экспертизами мне приносили один раз в неделю, и было очевидно, что процесс ознакомления с делом и передача дела в суд умышленно затягиваются следствием.

У Тараса-качк'a санкцию продлили до полугода. А Дедковский снова после доследования начал ездить на суды. Суд два раза возвращал его дело на доследование. Славик говорил, что судья не хочет по таким доказательствам выносить приговор. Но поскольку Дедковский признавал вину и настаивал, то утверждал, что приговор будет:

— Вы точно, Дедковский, по этому эпизоду признаёте вину? — спрашивала судья.

— Точно! — отвечал Дедковский.

Славик говорил, что приговор будет, что ему дадут пять лет и скоро увезут на лагерь.

Меня ещё два раза вызывал Бардашевский. Однажды вызвал и попросил показать вены на руках. И, как будто прочитав в моих глазах «НЕ ДОЖДЁТЕСЬ!», стал оправдываться, что, хоть он и не врач, однако должен следить и проводить профилактическую работу с подследственными о вреде наркотических средств. А потом спросил, откуда у меня информация о том, что в больнице (СИЗО) украли машину (микроавтобус) с медикаментами, которые передала Оля. Получив ответ, что я не обладаю такой информацией, и немного замявшись, сказал:

— Ну, я тебе не предлагаю сотрудничать!

И спросил, есть ли в камере телефон.

Получив ответ, что, мол, как всегда, у Дедковского в кармане, сказал, что в камере он телефон заберёт, и добавил, что я буду ходить звонить к нему в кабинет. На что я ответил, что не нахожусь ни в наркотической, ни в телефонной зависимости.

В камере я рассказал Дедковскому о разговоре с Бардашевским, на что его реакция была такой:

— Звездолёт охуел!

Видимо, на всякий случай второй телефон — чёрную «Нокию», — который, видимо, был несанкционированным, Дедковский вместе с зарядкой в тот же вечер «отогнал» своим знакомым в одну из камер на этаже.

Но ни в этот, ни на следующий день оставшийся телефон — «Эриксон» — не забрали. А потом, когда Дедковский пришёл со следственки, он сказал, что телефон будет находиться в камере.

«Эриксон» был хорошим телефоном, размером как два спичечных коробка и чуть-чуть тоньше спичечного коробка.

Из его корпуса выступала толстая трёхсантиметровая антенна. А крышка телефона ниже дисплея откидывалась вниз, освобождая кнопки и образуя микрофон. Связь была устойчивая. Укороченный до трёх сантиметров зарядный шнур и маленькая зарядка. А заряда аккумуляторной батареи хватало на четыре часа, и если экономно, то по нему можно было, не заряжая, разговаривать целую неделю.

Я проснулся оттого, что дежурный назвал мою фамилию:

— Шагин, без вещей!

Я посмотрел на часы — было 8-30 утра. Спросил:

— Куда?

— На следственку, — сказал дежурный, — быстрее собирайтесь.

На следственный корпус меня вели одного. С Колей из коридора мы вышли на лестницу, спустились на первый этаж, через подземный туннель и на следственный корпус. Там через первый этаж по лестнице вверх, мимо будки дежурной из оргстекла, направо по коридору через дверь, направо в смежный небольшой коридор оперативной части и прямо в кабинет к начальнику оперчасти майору Бардашевскому.

— Ну что, Игорь Игоревич? — не предложив мне присесть, поднявшись с кресла и как бы возвысившись над столом, сказал Бардашевский. — Зачем же Вы так побили (он назвал неизвестную мне фамилию) и второго, который пришёл с ним? Там всё залито кровью — один тут в больнице, а второй в больнице скорой помощи, и ещё не известно, будет ли жить!

— И меня из-за Вас вызвали из отпуска, — закончил Бардашевский.

То ли на подсознании, в котором был заключён и сконцентрирован весь мой тюремный опыт, то ли я уже об этом слышал или видел подобное в каком-то фильме, но мои руки со сжатыми кулаками непроизвольно вытянулись вперёд.

— Посмотрите, — сказал я, — я никого не бил.

Бардашевский посмотрел на мои кулаки, на которых не было ни одной царапинки, ссадинки или красного пятнышка.

— Не били? — как будто разочарованно спросил он. — Но дежурный говорит, что он Вас туда выводил. И если не будет очной ставки, мне не поверят — скажут, что я Вас прикрыл. Вы не отказываетесь от очной ставки?

И совершенно неожиданно меня посетило чувство тревоги, потому что я такое уже видел...

Бардашевский закрыл меня в боксик, а через некоторое время меня снова завели в кабинет. За столом Бардашевского сидел маленький худенький чёрненький контролёр, который выглядел как подросток, переодетый в форму милиционера. В его глазах был искренний, настоящий испуг, и когда я зашёл в кабинет, он встал. Бардашевский стоял чуть правее спиной к стеллажу (шкафу) рядом со мной.

— Вы знаете этого человека? — спросил Бардашевский у дежурного.

— Да, это Шагин, — ответил контролёр.

— Вы выводили его утром из камеры в бокс?

— Нет, — ответил дежурный.

— А кого Вы выводили? — спросил Бардашевский.

— Шагин был другой, — ответил контролёр.

— Можете идти, — сказал мне Бардашевский.

А сам он и контролёр остались в кабинете.

Когда я вернулся в камеру, Славик и Тарас отмывали от капель крови кроссовки. Кулаки у обоих были сбиты, на косточках — красные потёртости и ссадины.