Большой вальс
Шрифт:
– Как потеряла? А я? – поправила её Тони.
Алиса посмотрела в глаза дочери и чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, цепляясь за звуки, как за спасение, раздельно произнесла: "Ты не моя дочь".
Они сидели рядом на диване, как провинившиеся ученицы, не смея поднять головы и нарушить молчание, похожие друг на друга так, как могут быть похожи лишь мать и дочь.
– Мама, ты сказала сейчас что-то… что-то невероятное. Может быть, мне принесли зеркало?! – вскипела Антония.
– Мы очень похожи, я знаю. И все-таки – ты рождена другой женщиной,
– Господи! Я ведь подозревала, что у меня другой отец. Но про тебя! Мамочка, ну зачем, зачем это все знать мне… Я ничего не понимаю и не хочу понимать. – Тони была готова захныкать, как капризничала в детстве, когда ей предлагали сделать что-то неинтересное. – Ну зачем мне эти ваши головоломные тайны. Не хочу никого больше называть матерью…
– Этого тебе не придется делать. Твоя родная мать погибла шесть лет назад. Так и не сумев назвать тебя дочерью…
– Значит, отец… отец любил ее?
– Остин Браун не твой отец… Тони, девочка, Остап – самый лучший человек на свете. Нам повезло с тобой заполучить в своей жизни клад! И вся эта чушь с биологическим родством не имела бы никакого значения, если бы…
– Что, что, мама?
– Если бы не обстоятельства твоего появления. И не человек, который подарил тебя мне…
– Я ничего не понимаю. Как можно дарить детей? Да говори, говори теперь уж до конца. Я никогда не перестану называть тебя матерью, а отца отцом. Ничего не изменится, понимаешь? Не плачь, мамочка… – она прижала Алисину голову к своей груди и с интонациями Остина сказала, – Все будет хорошо.
– Это так тяжело, детка. Так тяжело быть преступницей, воровкой… Невероятно тяжко принять такой дар… Ведь он… твой отец – несчастен, одинок, замучен. Замучен виной перед всеми нами, кого запутал игрой своего гения… Он фанатик и святой… Этот человек рожден для добра, но наделен невероятным могуществом, некоторое, увы, почти неизбежно имеет и обратную сторону…
Последняя фраза Алисы заставила Тони насторожиться. Молнией мелькнула догадка, поражающая абсурдностью дурной шутки.
– Мама, три дня назад, перед тем, как приехать сюда, я побывала у доктора Динстлера. Он признался о всех своих авантюрах, ничтожество… Я ненавижу его… – она спешила рассказать о признаниях Йохима, пытаясь опровергнуть страшное предположение.
– Он сказал тебе все?!
– Да-а… – неуверенно протянула Тони.
– А вот это? – Алиса достала старую библию на славянском языке и раскрыв страницу с посвящением, протянула дочери. "Йохим-Готтлиб Динстлер. Тебе. Апрель 1973 года."
– Что это значит? В 1973 мне было три года. Чья эта книга?
– Эту библию подарила моя бабушка доктору Динстлеру после того, как он спас меня от уродства. А весной 1973 года Йохим Динстлер отдал мне свою дочь. Дочь, которую он безумно любил.
– Мама, мамочка, так нельзя! – взмолилась Тони. – Я предполагала какой-то авантюрный сюжет, а открыла целую шекспировскую трагедию. За полчаса разрушилась вся моя сказочно счастливая семья.
–
Они проговорили до утра, встречая рассвет с ощущением тяжкого сна, гнетущего фантастическими образами, от которых хотелось избавиться.
– Знаешь, мама, может быть, сделаем вид, что никакого разговора не было? Пусть все останется как было. А если и замечу, что превращаюсь в мадам Ванду, то как-нибудь переживу это. Или снова обращусь к Пигмалиону… Видишь ли, я, наверно, так никогда уже не смогу почувствовать этих чужих людей своими родными… Мне очень жаль их, но любить… Я устала, мама, еле ворочаю языком… Много, слишком много событий для одного дня.
– Иди, отдохни, детка. Утром мы поедем к Остину. Ты только скажешь ему то, что сегодня сказала мне. И я верю – он сразу почувствует себя лучше. Потерять тебя сейчас он бы не смог. Не вынес. – Под глазами Алисы лежали глубокие тени, а на самом донышке зрачков притаилась тревога. Она обняла Тони и прошептала: – Все-таки мы с тобой очень сильные, дочка, пережили такое землетрясение… Попробуй поспать. Завтра нам предстоит ещё одно дело. Мы обязательно навестим Йохима. Боже, ведь он всегда тайно мечтал об этом дне, надеялся, ждал и молчал!
– Что же я скажу ему, мама?
– Просто то, что поняла. И ни в чем не винишь. Он так хотел сделать свою дочь прекрасной… И ты – чудо, Тони.
Антония вспомнила горящие восхищением глаза Бейлима и его, похожие на молитву, арабские заклинания: "Ты чудо из чудес, Тони".
– Я благодарна Йохиму за все. Что бы там ни произошло со мой после, сказала она и впервые за всю эту ночь увидела, как на лице Алисы промелькнула радость…
…"Мадемуазель Антония, господин Шнайдер настойчиво проси разбудить вас", – у постели Тони стояла горничная, протягивая телефонную трубку. Часы показывали 10.30. Тони сразу вспомнила минувшую ночь и голова закружилась от неразберихи беспокойных мыслей.
– Антония, голубка! Приятного утра тебе, Карменсита, и маленький подарок. – Шнайдер был явно пьян. – Я уже успел отметить это событие, грех было не напиться. Детка, детка! Не вешай трубку и держись за потолок: твой верный пес сделал то, что хотела сделать ты!
– Прекрати паясничать, Артур, у меня слишком много проблем без тебя. Спасением алкоголиков я сегодня не занимаюсь, прости.
– Тони, девочка! Наконец мне удалось избавить тебя от беды, милая…
– Что? Что случилось?
Вместо ответа Артур напел похоронный марш и голосом радиодиктора сообщил: "Читайте прессу!". Тони повесила трубку. Вникать в смысл пьяного бормотания Шнайдера ей не хотелось. Вернее, было вовсе не до него. Предстояла встреча с отцом, вернее теми двумя, которых она должна была теперь называть "папа"!
У Остина, лежащего с капельницей в отдельной палате частной клиники было странное выражение лица, когда в дверях появились две золотистые головы.
– Как же я ждал вас, девочки! – он устало опустил веки, из сомкнутых губ вырвался стон.