Бородинское поле
Шрифт:
будет нашего присутствия, то все эти желторожие, чернокожие,
косоглазокоричневые в один прекрасный день станут
красными и возьмут нашу страну в кольцо блокады. Мы этого
не допустим и не позволим. Мы покажем всему миру нашу силу
и будем убивать. Да, убиваем и будем убивать во имя Америки,
нашей свободы и демократии. И если требуется превратить
весь мир во Вьетнам, мы это сделаем. Так говорил бригадный
генерал. А что думаю я? Ничего
исполнять - приказ. Работа есть работа, и я стараюсь делать
ее добросовестно. Я сбрасываю бомбы и напалм на заданные
объекты. Стираем с лица земли деревни, где могут быть
вьетконговцы, бомбим переправы, колонны машин,
расстреливаем работающих в поле крестьян. Это нужно в
военных целях: крестьяне снабжают продуктами Вьетконг. На
нашем аэродроме базируется эскадрилья транспортных С-123.
Они занимаются "обработкой" посевов ядохимикатами и
распылением гербицидов, от которых оголяются деревья и
джунгли оголяются, принимают вид кладбища. От
ядохимикатов гибнут и посевы, и животные, и птицы, травятся
люди. В общем, на войне как на войне. Лучше не рассуждать, а
делать свою обычную работу и мстить за погибших товарищей,
за Боба, за Джина, за капитана Сиделя. И никакой пощады,
никаких сантиментов.
У меня сейчас новый штурман, Дэвид Куни. До этого он
летал на вертолетах. Я о нем слышал раньше: человек без
нервов, без жалости и совести. Сегодня мы с ним заговорили
об отмщении за смерть Боба. Он предлагает: собрать всех
шлюх из дома свиданий, усадить на вертолет и сбросить с
высоты на джунгли. А потом, для большей гарантии, покрыть
сверху напалмом. Ему приходилось участвовать в таких
операциях - зрелище, говорит, бесподобное! Гранд-аттракцион!
Дэвид заснял кинокамерой, говорит, получились неплохие
кадры. Он хочет предложить их телевизионным компаниям и
хорошо заработать. Вообще в нем чувствуется человек
бывалый, практичный и деловой..."
Нина Сергеевна прервала чтение. Руки ее дрожали. Она
и раньше читала и видела в телевизионных репортажах о
варварстве во Вьетнаме. И всегда испытывала при этом
неловкость, возмущение и стыд. Но одно дело генерал
Абрамс, полковник Гендерсон - и совсем другое дело ее сын,
ее мальчик. Что с ним стало? Как быстро превратили его в
хладнокровного убийцу. Это какой-то ужас. Ее Виктор, такой
всегда добрый, ласковый. И почему Оскар не стал говорить о
содержании письма, а так небрежно отдал ей, словно он сам
не читал? Как он, отец, отнесся
оно, письмо Виктора, так расстроило Оскара?" - вдруг
подумала она, не находя себе места. Привычная выдержка
начала изменять ей. В ее душе началось бурное брожение, в
голове образовался какой-то хаос - хотелось скорее
выплеснуть мысли наружу, кому-то излить их, поделиться,
услышать нечто утешительное.
У Нины Сергеевны был небольшой круг знакомых ее
возраста, но постепенно, со временем, он таял, сужался, и
теперь из близких женщин осталась лишь дочь Наташа да
миссис Патриция Флеминг - свекровь дочери. С русскими - ни
со старой (белой) эмиграцией, ни с новой, послевоенного
образца, - она не общалась. Старые, бежавшие из России в
годы революции и гражданской войны, дряхлые,
беспомощные, возбуждали жалость: многие из них оказались
за бортом Отечества иногда по глупости и недоразумению, не
поняв смысла происходящего. Представители новой
эмиграции вызывали в ней чувство презрения и брезгливости.
Это были отъявленные мерзавцы, субъекты без родины, без
совести и чести. Но, как ни странно, Оскар был снисходителен
и терпим именно к этим, к "новым".
Самым близким человеком в этой не до конца понятой
стране у нее при всех "но" был муж, и теперь она с
нетерпением ждала его, чтоб отвести встревоженную душу.
Прогулка верхом на лошади всегда действовала на
Оскара успокаивающе. Она как бы отключала все тревоги и
волнения, снимала нервное напряжение и уводила мысли на
новую, размеренно-ровную, без каких бы то ни было колдобин
и шероховатостей, колею. Над тем, что занимало его мозг до
прогулки, была поставлена точка, поскольку решение принято:
с Китом Колинзом полюбовно расстаться (он человек
неглупый, все поймет и в бутылку не полезет), деньги в фонд
Израиля он внесет. Вот и все заботы. Конечно, Нина затеет
разговор о Викторе в связи с его письмом, непременно затеет,
но это не тот вопрос, из-за которого должно волноваться.
Ужинали вдвоем в просторной столовой на первом этаже,
где всю торцевую стену занимал резной, из мореного дуба,
буфет. Резьба была сделана искусным мастером: тонкий
рельеф изображал флору и фауну в причудливой связи
орнамента, и эта антикварная вещь вместе с содержимым в
ней за зеркальным стеклом - фарфором и хрусталем -
придавала столовой нарядный, торжественный вид. И оттого,