Босиком по лужам
Шрифт:
За спиной Билла показались Георг и Густав. Вся компания в сборе. Ну держись, дорогуша! Сейчас мальчик будет опускать тебя перед друзьями, хвост пушить, показывать свой авторитет. Не поддавайся на его уловки, не веди себя как истеричка.
— Могла. Я бы был осторожен и не наговорил бы тебе всего того, что ты узнала о нас. — Подумал и добавил: — Обо мне.
— Да, попадалово, — скривился Том. — Йост этого не переживет.
— Я обещала, что все останется между нами. Я держу слово.
— Вы, продажные твари, вам бы только тиражи поднимать! — зашипел он.
— Выбирай выражения! — рыкнула я.
— Тебе была нужна информация
Я молча сверлила его глазами.
— Ты ее получила. Молодец. Хорошо отработала материал. Надеюсь, твои папарацци все отсняли? Мне можно спуститься вниз за газетами? Пикантных снимков достаточно? Или повторим?
— Билл, пикантных…
Он сгреб футболку Тома пятерней у меня на груди и дернул на себя.
— Заткнись, — агрессивно урчал он мне в лицо, словно дикий кот, почувствовавший соперника на своей территории. — Ты обманула меня. Врала всю ночь.
— Я не буду с тобой разговаривать. Пока ты в таком состоянии, ты не услышишь меня, — спокойно отрезала я, стараясь высвободиться.
— Ты вообще больше не будешь со мной разговаривать.
Он стоял так близко, что я чувствовала тепло его тела. Губы обжигало возбужденным дыханием. Я все-таки осторожно высвободилась и отступила на шаг, упершись спиной в грудь Тома. Тот отодвинулся от меня.
— Я доверился тебе, а ты предала.
— Я не предавала, — очень твердо ответила я. — Даже в мыслях не держала, что то, что ты мне рассказал, может быть предано огласке. И, между прочим, это, — кивок на удостоверение, — сегодня спасло твою задницу!
— Н-да? А я думал, что ее спас твой пухлый рот, — пошло улыбаясь, огрызнулся Билл. — Среди вас нет нормальных людей. Вы все проститутки. И ты такая же, как они, потому что тебе было все равно, с кем — со мной ли, с Томом — лишь бы добыть информацию. Дешевая шлюха.
Я вздрогнула, как от сильнейшего удара, отказываясь верить собственным ушам. Дыхание перехватило, словно неожиданно из легких изъяли весь кислород. В глазах появился туман. Я зажмурилась в какой-то нелепой надежде, что сейчас открою глаза, и никого и ничего не будет. Я ошиблась. Нехорошая тяжесть ползла из груди в ноги, черная, ледяная, непосильная… Во мне заклокотала кошмарная обида, захотелось заорать на весь мир от причиненной боли.
— Да, ты прав. Два часа я отлично работала своим ртом, чтобы вытащить твою задницу из передряги и замять скандал, — очень тихо, чтобы слышал только он (и, увы, стоящий рядом Том). — В одном ты ошибся — я не «все», и никогда «всеми» не была.
Билл брезгливо смотрел мне в глаза.
— О чем ты? — напрягся Том.
Я не ответила, забрала у Тома удостоверение и спокойно вышла из номера.
И только когда за спиной закрылась дверь, меня затрясло. Я заметалась по коридору под удивленные взгляды охранников, едва сдерживая слезы. Господи, куда же скрыться от них всех? Ублюдки! Стоят и пялятся!
Георг уже привычным захватом сзади за шею затолкнул меня к себе в номер. Я слабо вырывалась, но парню это мало мешало. Густав схватил за плечи и тряхнул:
— Успокойся! Посмотри на меня! В глаза смотри! Успокойся. Всё. Успокойся.
— Дурдом! — возмущался Георг, меряя номер широкими шагами. — Какой-то дурдом! Все как с цепи сорвались! Охранники орут, Билл орет, все орут! Что вообще происходит? Вирус бешенства летает по отелю?
—
— Черт! Да она сейчас упадет!
Георг подскочил очень вовремя. Ноги отказались слушаться. Подкосились. Я едва не свалилась. Парень подхватил меня на руки и отнес на кровать.
— Полежи немного. Сейчас чай принесут. Густав закажет чай с мятой. Ты ведь пьешь чай с мятой? Полежи… Это нервы, это пройдет… — зачем-то укрыл покрывалом.
Я сжалась на постели, подтянув ноги к болящему животу. Плакать расхотелось. Ободранная кожа на спине и плечах горела. Голова шумела, и было не понятно почему — то ли от усталости и недосыпа, то ли от того, что меня оттаскали за волосы, то ли от того, что меня оскорбили и унизили перед всем честным людом. Тихие голоса ребят сливались в один мерный гул, обволакивали, погружали в сон. Я медленно уплывала из действительности. И было не важно, что мы только что поругались с Биллом, не важно, что он наговорил мне гадостей ни за что, не важно, что между нами что-то вообще было, возникло какое-то понимание с полуслова, полу-взгляда… Все не важно… Сознание устало, оно выработало свой ресурс, тело отключалось самостоятельно. В голове заела строчка из песни: «А у любви моей сели батарейки. Оу-о, сели батарейки…» Мои батарейки садились самым наглым образом… Я проваливалась в черную дыру небытия… Перед глазами стояло счастливое лицо Билла… Во рту чувствовался его вкус… Низ живота беспардонно наливался теплом… Он смеялся. Ему было хорошо. А я смеялась в ответ от того, что мне тоже было хорошо, потому что ему сейчас хорошо… Мягкие волосы… Губы… Руки… Вкус… Запах… «Холодный ветер в лицо… Все те же чашки-ложки… А у любви моей сели батарейки…»
— Фрау Ефимова.
Резкий голос выдернул меня из полу-сна, заставил подпрыгнуть и принять сидячее положение. Я перепугано смотрела на мужика в форме, с трудом осознавая, где нахожусь и кто передо мной стоит.
— Фрау Ефимова, — повторил Саки и протянул какую-то черную вещицу, на которой лежала серебряная цацка — череп на массивной цепочке. Потрясающе красивый! — Билл просил передать.
Если бы фрау Ефимова дружила с головой, то непременно бы повесилась на шею Саки, облобызала бы его, и с воплем: «Это фантастика!!!», нацепила на себя предложенную шелковую водолазку и изумительный череп. Тем более, что эта водолазка идеально подходила к ее черным шелковым брюкам. У Билла оказался не самый гадкий вкус на свете, я бы шикарнейшим образом смотрелась в этой милой вещичке. Но с головой фрау Ефимова в такие моменты дружила редко, да и день выдался явно неудачный, сплошные нервные расстройства, поэтому вместо радостных воплей, она улыбнулась своей самой холодной улыбкой и нарочито любезно произнесла:
— Прошу прощения, герр Пелко, что заставляю вас выполнять не входящую в ваши должностные обязанности работу, но вынуждена просить, вернуть эти вещи их хозяину.
Рот-пельмешка скривился. Саки посмотрел на меня так, как обычно смотрят на дорогую шлюху — с некоторым интересом и презрением. Я видела, что внутри он взорвался, но ему не положено показывать гнев. Мне даже показалось, что сейчас он стукнет мне по темечку своим немаленьким кулаком, чтоб не выделывалась. Но Саки сдержался. Он, ни слова не говоря, все с такой же презренной ухмылкой, развернулся на сто восемьдесят градусов и удалился.