Босиком по облакам

Ардо Маргарита

– Ты ничего не понимаешь в сырах, очень вкусно, – сказал я Тине и показательновзял кусочек действительно вонючего.

– Есть такой анекдот: «Ой, как вкусно пахнет сыром! – говорит один француз другому. А тот отвечает: – Да нет же, это мои носки», – расхохотался Костя, иостальные подхватили.

А мне смех резал слух, неуместный, дикий сейчас. Он был бы правильным только, если б Гаечка ожила, улыбнулась, залучилась, как прежде. Но её личико былобледным, почти пепельным, и нос заострился страдальчески. И от этого мне былострашно. Может,

отойдёт? Нужно время? Мне никто не мог этого сказать. Жаль, чтоона не раскричалась на меня, не высказала всё, что думала! Жаль, что не вмазалапощёчину своей маленькой, сильной ручкой!

«Мастер, – мысленно повторял я. – Ну что же вы, Мастер! Она рядом, скажите что-нибудь, сделайте, чтобы ей стало легче! Умоляю!»

– Иногда под ужасной оболочкой скрыта красота, – заметил Мастер. – Вкуса этотоже касается.

Нет, Гаечка не реагировала даже на Мастера. Я бы сделал что угодно, чтобы онастала счастливее. Попросила бы, сам бы бросился под машину, под поезд, переломал бы себе ноги, сиганул с той скалы. Но, кажется, я перестал для неё существовать. Она скользнула по мне лишь раз взглядом и быстро, словнообжегшись, отвернулась.

«Не уходи, не бросай меня!» – хотелось закричать через весь стол, через всё сырное пиршество. Но даже дыхание застревало у меня в горле.

Вокруг продолжалась жизнь. Ужин, чаепитие. Разговоры о Махадеве и Йоге Васиштхе. Спустя час, Гаечка немного отмерла. Мастер перемолвился с ней парой слов. Возможно, это помогло? Когда ужин закончился, она встала и пошла куда-то. Я направился за ней. Мир сузился до её спины, босых пяточек над шлепанцами, нежных ямок под коленками. До её светлых волос, излучающих грусть. Я шёл молча, боясь сказать и поранить новым словом. Но не мог не идти. Она, прихрамывая, дошла до подсобки, достала громадную лейку.

– Позволь, я...

Я забрал лейку из её рук. Она вновь коснулась меня взглядом и опустила ресницы. Прядь волос падала ей на глаза. Я протянул руку, чтобы поправить, и Гаечка вдруг отшатнулась.

– Не надо! – это был вскрик, словно я ударил её.

– Гаечка... – начал я.

Она, будто защищаясь, подняла перед собой обе ладони.

– Я не могу сейчас! Не надо! – с надрывом повторила она.

– Хорошо-хорошо, прости... – растерялся я. – Я просто цветы полью. Сам. Ты отдохни.

– Я... – она вскинула глаза. И тут же мотнула отрицательно головой, развернулась иушла к служебной лестнице.

Я стоял и смотрел, как она уходит. И больше всего боялся, что навсегда. Нет, нонет, так не может быть! Завтра она проснется, или послезавтра, или после-послезавтра... и увидит, что я люблю её! Я буду носить её на руках, если позволит. Прощение тоже дается тяжело. Но не тяжелее вины.

Словно из другого мира ко мне подскочил Вася и пробасил:

– Шеф, дом бывшего владельца находится в радиусе приёма, я проверил.

– Какого владельца? – не понял я.

– Электронщика. Я зашёл, инспектором представился. Там не кухня у него, арадиорубка – напичкано всем,

чем можно. А строительство стоит. Сказал, денег нет, строительство пока заморозили.

– Я понял. Работай дальше, – кивнул я и пошёл набирать воду в лейку.

Говорят, когда цветы любишь, ты их поливаешь, а не рвёшь. Я вдруг заметил, чтоони живые. Вон тот, голубой, похож на Гаечку. Тоже нежный, с надорваннымлепестком. Увидел майского жука, барахтающегося на дорожке на спине, поднял, перевернул и отпустил. Ещё растопчут. Какой-нибудь урод...

И снова мой взгляд коснулся винтовой лестницы. Я буду ждать, Гаечка! Я буду ждать тебя...

Глава 30

Эля

Вокруг суетились люди, что-то ели, пили, обсуждали, а я не понимала, что здесь делаю. Я была в сумеречной зоне. На меня то накатывали слёзы, то душил гнев. Почему нельзя, нафиг, провалиться куда-нибудь хотя бы на время и не видеть, не слышать, не чувствовать, а главное ничего не помнить?! Хотя нет можно, кома называется. Обо что удариться головой?

Я завидовала себе вчерашней и от жалости к себе нынешней металась от «как он мог» к банальному «все мужики сволочи»! Рядом с гуру, почти касаясь плечом его предплечья за тесным столом, это было иронично. Особенно, если он слышит ли мысли... Хотя вряд ли! Его уже снесло к калитке, а затем и к шоссе с горки вниз моим хаосом...

«Не хочу! Не хочу! Не хочу!» – мысленно кричала я, и даже не договаривала, чего именно.

Да и какая разница?! Не хочу вот этого – того, что есть. Помнить, знать, что это Артём, обвинять, страдать! Как это – простить такое?! Как это – не любить его больше?! Как не хотеть, чтобы он всё прочувствовал?! И как жить дальше?!!!

Меня тянуло в разные стороны: страх потерять и невозможность перенести. Только хорошее воспитание и категорическое неприятие скандалов сдерживали горящий в душе бикфордов шнур и не позволяли мне взорваться и рассыпаться по округе сотней мёртвых бурундуков.

– Угощайся, – сказал Мастер и положил мне на тарелку сыр и фрукты.

– Спасибо, – буркнула я еле слышно, но спустя несколько минут не выдержала: – Зачем тут все эти люди? И вообще всё это? Не ужин, а остальное?

– Чтобы перестать страдать.

Я хмыкнула. Пафосный идиотизм. Мастер меня раздражал, впрочем, как и всё прочее. Боль приносил даже звук бензопилы с чёрт знает какой отсюда улицы. Саднил, раня кожу солью, морской бриз. Чайка толстая, отвратительная пролетела мимо, за малым не каркнула, алчно глядя на чужую еду. Придумали тут романтику, понимаешь! Море, закат, чайки... Крысы они летающие! Вот они кто!

– Вряд ли тут собрались сплошь страдающие, – съязвила я, едва не скрючиваясь от душевной колики. – Вон Милана со своими подругами, похоже, весьма довольны собой и жизнью.