Боярышня Евдокия
Шрифт:
— Евдокия, охолонь! — осадила Дуню Кошкина и выступив вперёд, стукнула посохом, потом ещё и ещё. Равномерное постукивание привлекло внимание. — Пришло время отвечать за свои дела, Марфа.
Люди успокаивались, оборачивались к возвышению, прислушались.
— Ты, что ли, спросишь с меня? — надменно спросила вдова. — Так все знают, что нет тебе веры, как и твоим лающим собачонкам.
Дуня открыла было рот, чтобы ответить, но её губ коснулся сухой тонкий палец Владыки:
— Помолчи, — велел он и хорошо поставленным
Народ затих и началось… живенько, эмоционально, с короткими красочными выступлениями Дуни и демонстрацией бана Тимиша с его рассказом о злоключениях.
— Гореть тебе в аду! — впечатленная процессом, поставила точку разъярившая Мотька.
— Всё враньё! Записи подделка, а этого мадьяра я в первый раз вижу! Его наняли, чтобы очернить меня, — громко и холодно заявила Борецкая, обескуражив людей.
Дуня не могла не восхититься её самообладанием. Марфа Семёновна горела холодным огнем ненависти, но её феноменальная убежденность в собственной правоте и хитрый разум никуда не делся.
Она отбивалась с ловкостью профессионального сутяжника. Манипулировала словами и давила непоколебимой верой на то, что на всё имеет право.
Люди подустали, перестали вслушиваться в то, что говорили друг другу стороны, начали больше реагировать на тон, на пафос и жесты, и Борецкая этим пользовалась.
А когда она заявила, что всё вранье, то даже Владыка растерялся. Его разум отказывался реагировать на откровенное хамство по отношению ко всем доказательствам.
«Во дворе мочало, начинай сначала», — поняла тактику боярыни Дуня.
Она видела, что владыка не решается бросить Борецкую в поруб, а та тянет время, понимая, что одним своим гордым видом выигрывает у обвинителей.
Кошкина уже охрипла и её голос звучал всё тише и тише, Владыко увлекался замысловатым цитированием писания, а Дуню заглушали горлопаны. Они следили за ней и как только она пыталась высказаться, то начинали орать что-то своё.
Евдокия повернулась к боярину Овину, ища у него подсказки. Тот изображал грозный вид, но всего лишь изображал.
— Мотька, это тупик, — в отчаянии сказала на ухо подруге Дуня. — Владыка опасается вынести приговор Борецкой.
— Здесь слишком много её людей, — встревоженно кивнула на площадь Мотя. — Они не дадут её никуда увести, а мы не отобьёмся.
— Гриша, я не поняла, мы спаслись или нет? — горько спросила Дуня.
— Не уверен, — оглядевшись, ответил он. — Народ не даст тебя в обиду, но…
— …какой ценой, — закончила за него боярышня.
— Нет, я хотел сказать, что им не одолеть наёмников.
Дуня нахмурилась, не видя разницы, а Григорий продолжал:
— Если бы вои бояр объединились, то знатная вышла бы схватка, но…
— Они не объединятся, — буркнула Дуня, — посадники разучились стоять друг
— Дуня! Дунька! — услышала она голос из толпы. — Я здесь! Алексейка! Псковичи с тобою!
— Гриш, сделай мне ступенечку, чтобы увидеть, кто там надрывается, — встрепенулась она.
Новики сложили руки и наклонились, чтобы боярышня ступила. Осторожно подкинули её, и Дуня увидела продвигающуюся к ней группу псковичей во главе с юношей.
Длинный, несуразный, но ловкий и наглый. Он спешил, азартно распихивая всех, кто стоял у него на пути и бил в скулу, если его пытались поймать.
— Дунька, ты всё верно кричала! Паучиха она! Весь Новгород опутала лживыми речами о вольностях, а сама всех под папский престол подводит. А Псков остаётся с Москвою! Слышите, скобари! Мы с Москвою!
— Это псковские скобари! — обиделся кто-то на него.
— Паря, ты чего болтаешь? — раздались вопросы.
— А того! Князь всю землю объединяет, и мы вместе с ним, а вы ни с чем останетесь! Наши посадники уже давно переговоры ведут о вхождении Пскова в московское княжество! Вот так! Воедино будем и тогда вас, иудушек, придавим!
— Ты чё несешь? Бейте его!
Но в общей сутолоке никто не смог добраться до парня. Алексейка пробился к Дуне и счастливо улыбнувшись, поклонился.
— Батюшки-святы, какой ты… высокий! — всплеснула руками боярышня, обо всём позабыв и разглядывая псковского товарища. — А какой смелый! А как вовремя! Алексейка, до чего же я тебе рада! А как ты их… ух!
Парень расцвёл ещё больше после её слов, и заслонивший боярышню какой-то незнакомый безусый боярич нисколько его не смутил, потому что Дунька вынырнула из-за его спины и вновь просияла. Алексейка не растерялся с ответным словом:
— Почти все сказки твои слушал, жалею только, что не с начала и не сразу узнал, что это ты их придумывала.
— Ну конечно я, а кто же ещё! — торопливо воскликнула Дуня, но смутилась, когда парень расхохотался.
— Евдокия Вячеславна, — настороженно позвал её Григорий. — Владыка озвучил наказание за грехи.
— Я всё прослушала, — побледнела Дуня. — Он же с писания начал…
— Смерть, — огорошил её Григорий и взяв щит, передал его новикам, пока боярышня осмысливала его слова. — Защищайте её, а я буду пробивать нам дорогу.
Воины Матвея Соловья ощетинились оружием, псковичи затолкали Алексейку вглубь своей группы, но боярышне подмигнули.
— Не дадим в обиду, — озвучил общее настроение какой-то бородач из псковичей.
— Ты пожалеешь! — громко разнесся голос Борецкой.
— К бою! — крикнул Дмитрий, и со всех сторон послышался звук, готовящегося к бою оружия.
Дуню со всех сторон прикрывали собою воины и она могла только догадываться, что сейчас все сбивались в группы, а одиночки пытались выбраться из ощерившейся оружием толпы.