Боярышня Евдокия
Шрифт:
— Ту-у-у-у-у-у! — неожиданно для всех раздался звук рога. — Ту-у-у-у-у-у!
— Москва!
— Москва!
— Князь московский!
— С дружиною!
— В городе? Кто пропустил?
Князь был без дружины, но сопровождающих его воинов в полном облачении хватило, чтобы заставить считаться с собою. Он не спеша подъехал и долго смотрел на Марфу, на Дмитрия, потом склонил голову перед Владыкой, но с коня не слез и под благословение не подошел.
Дуня понимала: окажись князь на земле, то станет
Иван Васильевич бросил короткий взгляд на Кошкину, поискал глазами кого-то…
— Я здесь, княже! — помахала ему двумя руками Дуня и многие усмехнулись непосредственности боярышни. Но князь одобрительно кивнул ей и произнес:
— Суд продолжается. Приговор Владыки я слышал, осталось слово за мной.
— Ты не в праве судить меня! Новгород подписал договор с Казимиром.
— Ты себя с Новгородом не равняй! Нет у тебя никакого права ничего подписывать, и уж тем более передавать земли рюриковичей гедеминовичам.
— У меня есть право! — не отступила она.
— И какое же?
— Право сильного, — усмехнулась боярыня, приметив, что князь въехал не с дружиной, как кричали, а всего лишь малым отрядом. — И коль уж ни для кого тайной не является, что мой сын породнился с Батори, то право силы и наследие древнего рода.
— Батори? — хмыкнул князь. — Это которые победители дракона? Неужто ты наслушалась лживого бахвальства? Всё, чего ты добилась этим браком, это сделала своего сына примаком в семье, кормящейся подачками королей.
Кровь отхлынула от лица Борецкой. Она не ожидала снисходительно-пренебрежительного отношения к Батори от князя. Этот род все уважали и побаивались, а сами они говорили о возможности стать правителями, как само собой разумеющемся. И лишь Казимир скупо отзывался о Батори… она думала, из-за осторожности перед ними, но вот уже второй правитель смотрит на неё, как на глупую бабу.
— Я требую сражения! — зарычала она. — На реке Шелонь тебя встретит войско!
Князь чуть наклонился и вгляделся в лицо вдовы посадника.
— Боярыня, ты забываешься, — угрожающе произнёс он. — Твои преступления тяжелы…
— Всё ложь! — выступил вперед Дмитрий.
Князь продолжал смотреть на Борецкую, но отреагировал:
— Вот как? — усмехнулся он и перевел вопросительный взгляд на Владыку и тот для всех ответил:
— Мои слуги допросили Евфимию Горшкову. Та поначалу признала вину за собой, но когда узнала, что Борецкая тайно оженила сына на Батори, считая, что это открывает дорогу к единоличному правлению, то прокляла её и многое поведала о ней. Так что доказанного хватит, чтобы трижды предать смерти сию греховную душу.
— А что скажут посадники, тысячники, старосты? — громко спросил князь. —
Дуня оценила лояльность Ивана Васильевича, зная, как он не любит задавать вопросы тем, кто не может дать ответа из-за того, что не разбирается в вопросе. Но здесь демократия, и он использовал её себе на пользу.
— Будем биться на Шелони? — князь обвел площадь суровым взглядом и сжал ладонь в кулак. — Или миром пойдете под мою руку? — улыбка озарило его лицо, и Евдокия не могла не отметить, что любой журнал будущего схватился бы за этот образ.
Посадники, подходили ближе, переглядывались, мялись.
— Чего нам биться? — заворчали они. — Оставляем всё по-старому.
— Э, нет. Договор нарушен, а новых не будет, — жестко отрезал Иван Васильевич.
— А чего же молчит люд новгородский? — громко воскликнула Дуня, видя, что упускается шанс полюбовно объединиться. — Не наелись ещё до отрыжки посадничьих вольностей? Мало жизней положили за благополучие Марфушенькиного потомства?
— Ах ты змея! — зашипела Борецкая.
— Да куда уж мне до тебя! — не задержалась с ответом Евдокия.
— Псковичи первыми объединятся с Москвою, а этих ещё поучить надо бы, — весело заорал Алексейка.
— Это у кого голос прорезался? Давно ли Псков под нами ходил?
— А теперь не ходим, потому что вы всё под себя гребёте! И коли счас морду отворотите, то мы все вместе растрясем вашу мошну до донышка!
Люди заволновались, Борецкая ухмыльнулась, думая, что озорная речь псковича заденет гордость новгородскую, но настроение толпы быстро переменилось.
— Да чего тут думать? Сколько просили посадников принять главою московского князя? И вот он!
— Верно! Пусть князь их приструнит, а то жрут в три горла и всё мало!
— Мы с Москвою! Не хотим Литву! Уж наслышаны, как там с православными обращаются.
— Там со всем людом дерьмово обращаются! Закрепили всех на земле, а кто бежит, тех ловят и лютой казни предают!
Князь внимательно слушал, а держащийся рядом с ним царевич Данияр, посмеивался, глядя на разошедшихся новгородцев.
— Что, весело тебе друже?
— На кой они тебе? Сила за нами великая и мы навсегда упокоим этих горлодеров.
— Горлодеры? Это ты ещё с вятичами дела не имел, — усмехнулся Иван Васильевич. — Вот где наслушаешься всякого…
— Тати, — сплюнул царевич, уже столкнувшийся с лихой удалью вятичей.
Князь хохотнул и подмигнув Данияру, напомнил:
— А тебя как враги называют?
Царевич понимающе хмыкнул и беззаботно рассмеялся, радуя своих батыров улыбкой. Это у русичей горе всех сплачивает, а его народ объединяет радость. Вот и не жалеет Данияр для своих людей хорошего настроения, тем более теперь есть много поводов радоваться.