Божественная комедия, Алигьери Данте

Божественная комедия

на обложку

Алигьери Данте

Шрифт:

121

«А ты казнись, — сказал Синон, — напором Гнилой водицы, жаждой иссушен И животом заставясь, как забором!»

124

Тогда монетчик: «Искони времен Твою гортань от скверны раздирало; Я жажду, да, и соком наводнен,

127

А ты горишь, мозг болью изглодало, И ты бы кинулся на первый зов Лизнуть разок Нарциссово зерцало». [455]

455

Нарциссово

зерцало — то есть вода, в которую смотрелся влюбленный в свое отражение Нарцисс (Метам., III, 346–510).

130

Я вслушивался в звуки этих слов, Но вождь сказал: «Что ты нашел за диво? Я рассердиться на тебя готов».

133

Когда он так проговорил гневливо, Я на него взглянул с таким стыдом, Что до сих пор воспоминанье живо.

136

Как тот, кто, удрученный скорбным сном, Во сне хотел бы, чтобы это снилось, О сущем грезя, как о небылом,

139

Таков был я: мольба к устам теснилась; Я ждал, что, вняв ей, он меня простит, И я не знал, что мне уже простилось.

142

«Крупней вину смывает меньший стыд, — Сказал мой вождь, — и то, о чем мы судим, Тебя уныньем пусть не тяготит.

145

Но знай, что я с тобой, когда мы будем Идти, быть может, так же взор склонив К таким вот препирающимся людям:

148

Позыв их слушать — низменный позыв».

Песнь тридцать первая

Колодец гигантов

Язык, который так меня ужалил, Что даже изменился цвет лица, Мне сам же и лекарством язву залил; [456]

456

Язык Вергилия, ужаливший Данте упреком и вызвавший на его лице краску стыда, сам же исцелил его душевную рану утешением.

Копье Ахилла и его отца Бывало так же, слышал я, причиной Начальных мук и доброго конца. [457]

Спиной к больному рву, мы шли равниной, [458] Которую он поясом облег, И слова не промолвил ни единый.

Ни ночь была, ни день, и я не мог Проникнуть взором в дали окоема, Но вскоре я услышал зычный рог,

457

Копье Ахилла, унаследованное им от его отца Пелея, наносило раны, которые могли быть исцелены только вторичным ударом того же копья.

458

Мы шли равниной — отделяющей десятый ров Злых Щелей от центрального колодца (см. прим. А., XVIII, 1-18).

Который громче был любого грома, И я глаза навел на этот рев, Как будто зренье было им влекомо.

плачевной сече, где святых бойцов Великий Карл утратил в оны лета, Не так ужасен был Орландов зов. [459]

И вот возник из сумрачного света Каких-то башен вознесенный строй; И я: «Учитель, что за город это?»

459

В плачевной сече… — Старофранцузская «Песнь о Роланде» рассказывает, что, когда Великий Карл возвращался из похода в Испанию, его племянник Роланд (Орланд) подвергся в Ронсевальской долине нападению сарацинских полчищ. Зовя на помощь, Роланд с такою силой затрубил в рог, что у него лопнули жилы на висках. Карл услышал его далеко за горами, но было уже поздно.

«Ты мечешь взгляд, — сказал вожатый мой, — Сквозь этот сумрак слишком издалека, А это может обмануть порой.

Ты убедишься, приближая око, Как, издали судя, ты был неправ; Так подбодрись же и шагай широко».

И, ласково меня за руку взяв: «Чтобы тебе их облик не был страшен, Узнай сейчас, еще не увидав,

Что это — строй гигантов, а не башен; Они стоят в колодце, вкруг жерла, И низ их, от пупа, оградой скрашен».

Как, если тает облачная мгла, Взгляд начинает различать немного Все то, что муть туманная крала,

Так, с каждым шагом, ведшим нас полого Сквозь этот плотный воздух под уклон, Обман мой таял, и росла тревога:

Как башнями по кругу обнесен Монтереджоне [460] на своей вершине, Так здесь, венчая круговой заслон,

Маячили, подобные твердыне, Ужасные гиганты, те, кого Дий, в небе грохоча, страшит поныне. [461]

Уже я различал у одного Лицо и грудь, живот до бедер тучных И руки книзу вдоль боков его.

460

Монтереджоне — замок в Сьенской области. Он стоит на холме, и стена его была увенчана четырнадцатью башнями.

461