Божественное пламя

Рено Мэри

Четвертый сидел откинувшись в кресле, положив руки на сосновые подлокотники. Он ожидал окончательного решения, терпимо относясь к подобным спорам как к части своей миссии. В его прекрасных волосах и бороде сквозила рыжина; он был с севера Эвбеи, связанной с Македонией давними торговыми отношениями.

На столе лежали диптих и стилос, с одного конца острый, чтобы писать, с другого — плоский, чтобы вымарывать написанное в присутствии всех четверых, пока никто не вышел из комнаты. Афинянин нетерпеливо постучал стилосом по столу, потом — по своим зубам.

— Вовсе

не значит, что эти дары — все, на что способна дружба Дария, — сказал хиосец. — Как я и говорю, Геромен всегда может рассчитывать на место при дворе.

— Он ищет власти в Македонии, а не готовится к изгнанию, — ответил иллириец. — Я думал, вы это поняли.

— Разумеется. Мы условились о щедром задатке. — Хиосец взглянул на афинянина, который кивнул, опустив веки. — Основная сумма будет выплачена после мятежа в Линкестиде, как и договаривались. Я не убежден, что его брат, вождь, с ним согласен. И должен настаивать на оплате по результату.

— Разумно, — сказал афинянин, вынимая стилос изо рта. Он слегка шепелявил. — Теперь давайте запишем все, о чем условились, и вернемся к человеку, которого это касается больше всего. Мой патрон хочет получить гарантию, что он будет действовать именно в назначенный день — и ни в какой другой.

Это заставило эвбейца тоже наклониться к столу.

— Ты говорил это и раньше, и я ответил, что в твоих словах нет никакого смысла. Он всегда подле Филиппа. У него есть доступ в опочивальню. У него будет множество более удобных случаев — и чтобы сделать это, и чтобы благополучно скрыться. Нельзя требовать от него слишком многого.

— Мне велено просить, — сказал афинянин, постукивая стилосом по крышке стола, — чтобы все случилось именно в тот день; в противном случае мы не предоставим ему убежища.

Эвбеец ударил по и без того трясущемуся столу, заставив афинянина вздрогнуть и закрыть глаза.

— Почему, скажи мне? Почему?

— Да, почему? — спросил иллириец. — Геромен не просит об этом. Новости достигнут его ушей в любое время.

Хиосец приподнял свои темные брови.

— Любой день подойдет моему господину. Если Филипп не окажется в Азии, этого достаточно. Зачем так настаивать?

Афинянин поднял стилос за оба конца, уперся в него подбородком и доверительно улыбнулся.

— Во-первых, потому что в этот день все возможные претенденты на трон и представители всех партий приедут в Эгию на праздник. Никто не избежит подозрений; они будут обвинять друг друга и, вполне вероятно, бороться за право наследования; мы извлечем из этого пользу. Во-вторых… Думаю, мой патрон заслуживает небольшой поблажки. Это увенчает труд его жизни, что видно каждому, кто о ней осведомлен. Он находит справедливым, что тиран Эллады был сражен не темной ночью, когда он пьяным рухнет на свою постель, а на вершине торжества; в этом, осмелюсь сказать, я с ним согласен. — Он повернулся к эвбейцу. — И ваш человек, при тех обидах, которые царь нанес ему, тоже должен быть этим доволен. Я так полагаю.

— Да, — сказал эвбеец медленно. —

Без сомнения. Но это может оказаться невозможным.

— Это будет возможно. Порядок празднований уже в наших руках. — Он перечислил подробности и, дойдя до выделенного им события, многозначительно поднял глаза.

— У тебя хороший слух, — заметил эвбеец чуть насмешливо.

— На этот раз можешь на него положиться.

— Не сомневаюсь. Но нашему человеку нужно дать возможность спасти свою голову. Как я сказал, у него будут более благоприятные обстоятельства.

— Но не столь блестящие. Молва услащает месть… Ну-ну, раз уж мы заговорили о молве, я открою вам маленькую тайну. Мой патрон хочет получить новости первым в Афинах, еще до того, как сюда доберутся гонцы. Между нами, он замышляет видение, которое посетит его. Позднее, когда Македония вернется к своему племенному варварству… — он перехватил сердитый взгляд эвбейца и поспешно добавил: — то есть перейдет во власть царя, который не будет мечтать о покорении мира, он объявит благодарной Греции о своей роли в ее освобождении. Между тем, помня о его давней борьбе с тиранией, можно ли отказать ему в этой небольшой награде?

— Чем рискует он? — внезапно выкрикнул иллириец. Хотя молоты внизу стучали с прежним шумом, его громкие слова заставили остальных сердито замахать руками. Иллириец не обратил на это внимания. — Человек рискует жизнью, чтобы отомстить за поруганную честь. А Демосфен почему-то должен выбирать для этого время, чтобы получить возможность пророчествовать на Агоре.

Трое, возмущенные, обменялись недовольными взглядами. Кто, кроме деревенщины из Линкестиды, мог послать такого неотесанного мужлана на встречу политиков? Трудно было предугадать, что он выкинет еще, поэтому совещание было закрыто. Все ключевые вопросы уже обговорили.

Уходили поодиночке, выждав какое-то время. Последними оставались хиосец и эвбеец.

— Ты можешь быть уверен, что этот человек сделает свое дело? — спросил хиосец.

— О да. Мы знаем, как им управлять.

— Ты был там? Ты сам это слышал?

Весенняя ночь в холмах Македонии выдалась прохладной. Факелы дымили от оконных сквозняков, горячие уголья в очаге угасали, вспыхивая на старых почерневших камнях. Было поздно. Когда тени углубились, каменные стены, казалось, придвинулись ближе к людям, словно подслушивая.

Гости разошлись, все, кроме одного; рабов отослали спать. Хозяин и его сын тесно сдвинули три ложа у столика с вином; остальные оттащили в спешке, от чего казалось, что в комнате царит беспорядок.

— Ты говоришь мне, — повторил Павсаний, — что был там?

Он резко нагнулся вперед и, чтобы сохранить равновесие, был вынужден ухватиться за край ложа. Глаза Павсания налились кровью от выпитого вина, но услышанное заставило его протрезветь. Сын хозяина встретился с ним взглядом; молодящийся мужчина с выразительными голубыми глазами и порочным ртом, скрытым в короткой черной бороде.