Божественное пламя
Шрифт:
— Есть и еще кое-что, — заметила она, — и люди это увидят.
— Так далеко я не загадываю. Позволь мне попытаться. Если мальчику будет тяжело, я не стану его принуждать.
Олимпиада встала и прошлась по комнате.
— Да, попытайся. Если ты встанешь между ним и этими дураками, я буду твоей должницей.
Александр был в лихорадке ночью и проспал большую часть следующего дня. Лисимах, заглянув к нему наутро, увидел, что мальчик сидит на окне, свесив наружу здоровую ногу; высоким чистым голосом он окликал двух гетайров из конницы, прибывших из Фракии с поручением к царю. Александр жаждал новостей о войне. Новости он узнал, но всадники наотрез отказались взять его кататься, когда услышали, что он прыгнет с верхнего этажа
Александр без ропота подчинился, он знал Лисимаха всю свою жизнь. Едва лишь выучившись ходить, он уже сидел у старика на коленях и слушал его рассказы. Тимант в разговоре с Леонидом сказал, что Лисимах — не настоящий ученый, а кое-как натасканный школяр. Мальчик же рад был повидать его и поведать, слегка прихвастнув, о своих приключениях в лесу.
— Ты сейчас можешь ступить на ногу?
— Нет, я прыгаю. — Он с досадой нахмурился: нога болела.
Лисимах подложил под нее подушку.
— Береги ее. Лодыжка была слабым местом Ахилла. Мать держала его за ногу, когда опускала ребенка в Стикс, и забыла смочить после.
— В этой книге описано, как умер Ахилл?
— Нет. Но он знал, что умрет, потому что его рок исполнился.
— И небожители не предостерегли его?
— Да, его предупреждали, что его смерть последует за смертью Гектора, но все же он убил троянца. Он мстил за Патрокла, своего друга, убитого Гектором.
Мальчик погрузился в глубокую задумчивость.
— Патрокл был его самым лучшим другом?
— Да, с тех пор еще, как они были детьми и росли вместе.
— Почему же тогда Ахилл не спас его?
— Он увел своих воинов с поля битвы, потому что верховный царь оскорбил его. Грекам становилось все тяжелее без него; так было обещано ему богами. Но Патрокл, у которого было чуткое сердце, плача, пришел к Ахиллу, чтобы смягчить его, потому что не мог видеть несчастий старых товарищей. «Одолжи мне только твои доспехи, — сказал он, — позволь мне появиться в бою. Троянцы подумают, что ты вернулся; этого будет достаточно, чтобы их устрашить». И Ахилл дал ему позволение, и Патрокл совершил великие подвиги, но…
Он остановился, поймав возмущенный взгляд мальчика.
— Он не должен был этого делать! Он был командующим! И он послал друга на гибель, вместо того чтобы идти самому! Это его вина, что Патрокл умер.
— Ну да, он знал это. Он принес друга в жертву своей гордости. Вот почему исполнился его рок.
— Как царь оскорбил его? С чего все началось?
Лисимах уселся рядом с кроватью на обтянутую крашеной овчиной скамью.
История разворачивалась, и Александр, к своему удивлению, обнаруживал, что все это в любой день могло бы случиться в Македонии. Легкомысленный младший сын, похитивший жену своего могущественного гостеприимца, привез ее, — а вместе с ней раздор — во владения своего отца — старые дома Македонии и Эпира насчитывали десятки таких историй. Верховный царь созывал свои войска и войска подвластных ему правителей. Царь Пелей, уже слишком дряхлый, чтобы сражаться самому, послал сына, Ахилла, рожденного от царицы-богини. Явившись шестнадцатилетним на равнину Трои, он уже был лучшим из воинов.
Сама война походила на какую-то междоусобицу горных племен: воины криками вызывали друг друга на единоборство, не спрашивая позволения; пехота, разношерстный сброд, грызлась между собою за спиной хозяев. Он слышал о дюжине подобных войн, сохранившихся в памяти людей. Войны разгорались из старой вражды, вспыхивали из-за пролитой в пьяной ссоре крови, передвинутого межевого камня, невыплаченного приданого, насмешек над рогоносцем на пиру.
Лисимах пересказывал гомеровский эпос так, как представлял его себе в дни своей юности. Он прочел рассуждения Анаксагора, изречения Гераклита, историю Фукидида, философские
Мальчик, который сперва плохо понимал Ахилла, поднявшего весь этот шум из-за какой-то девчонки, узнал, что она была наградой за доблесть, и эту награду царь отобрал, чтобы унизить героя. Теперь он хорошо понимал гнев Ахилла. Он представлял Агамемнона коренастым человеком с пышной черной бородой.
И вот Ахилл сидит в своем походном шатре, добровольно пренебрегая славой, играя на лире для Патрокла — единственного, кто его понял, — когда к нему пришли послы царя. Греки были в отчаянии: царю пришлось пойти на унижение. Ахилл получил бы назад свою пленницу. Он мог жениться на дочери самого Агамемнона, взяв огромное приданое — города, земли. Пожелай Ахилл, он мог бы взять одно приданое, отказавшись от супруги.
Как зрители в переломный момент трагедии, — пусть им известен ее конец, — мальчик хотел, чтобы теперь все пошло хорошо: Ахилл смягчился бы, и они с Патроклом бок о бок вышли бы на битву, счастливые и покрытые славой. Но Ахилл не склонил свой слух к мольбе. Они просят слишком многого, сказал Ахилл.
Матерь моя среброногая мне возвестила Фетида: Жребий двоякий меня ведет к гробовому пределу; Если останусь я здесь, перед градом троянским сражаться, — Нет возвращения мне, но слава моя не погибнет. Если же в дом возвращусь я, в любезную землю родную, Слава моя погибнет, но будет мой век долголетен, И меня не безвременно Смерть роковая постигнет. [11]11
«Илиада», IX, 410–416.
Теперь, когда нет ему прежнего почета, он выберет второй жребий и завтра же отплывает в отчизну.
Третий посол до сих пор молчал. Теперь он выступил вперед: старый Феникс, знавший Ахилла еще с того времени, когда герой ребенком сидел у него на коленях. Царь Пелей принял его после того, как собственный отец проклял его и выгнал из дому. Он был счастлив при дворе Пелея, но проклятие отца сбылось, и он навсегда остался бездетным. Ахилл был сыном, которого он выбрал для себя сам, чтобы когда-нибудь тот избавил его от беды. Теперь, если Ахилл решит отплыть, он последует за ним и никогда его не покинет, даже в обмен на возвращенную молодость. Но он заклинает Ахилла внять молящим и вывести греков на битву.
Дальше следовали нравоучительные примеры; мальчик, внимание которого рассеялось, погрузился в себя. Не терпя отлагательств, он хотел немедленно даровать Лисимаху что-нибудь особо желанное. Ему показалось, что это в его власти.
— Я бы сказал «да», если бы это ты просил меня.
Едва ли чувствуя боль в растянутой ноге, он рванулся вперед и обхватил Лисимаха за шею.
Лисимах с плачем обнял его. Мальчика это не раздражило: Геракл допускает такие слезы. Великой удачей было иметь нужный дар. К тому же дар был подлинным, Александр ни в чем не солгал: он действительно любил Лисимаха и был бы ему как сын и отвел бы от него беду. Если бы Лисимах пришел к нему, как Феникс к Ахиллу, он выполнил бы его просьбу: вывел бы греков сражаться, выбрав свой первый жребий — никогда не вернуться домой в дорогое отечество, никогда не дожить до старости. Все это было правдой, сделавшей обоих счастливыми. И зачем уточнять, что, дав согласие, он сделал бы это не ради Феникса?