Божественное пламя
Шрифт:
— Мне очень жаль, мама, — проговорил он с трудом. — Отец на ней женился?
— Не называй этого человека отцом!
Она отстранила мальчика от себя и, не разжимая рук, пристально вгляделась в его лицо; ее ресницы слиплись, на веках лежали черные и синие полосы, белки в расширенных глазах казались огромными. Хитон спустился с одного плеча, густые темно-рыжие волосы, обрамлявшие лицо, спутанной массой рассыпались по обнаженной груди. Он вспомнил голову Горгоны в зале Персея и с ужасом отогнал эту мысль.
— Твой отец! — воскликнула она. — Загрей мне свидетель, ты чист от этого! — Ее
Она каталась в облаке своих волос, всхлипывая от смеха, судорожно переводя дыхание, испуская неистовые ликующие крики; ее смех становился все громче, все пронзительней. Мальчик, которому это было внове, припал к матери, застыв от ужаса, тянул ее за руки, целовал покрывшееся потом лицо, кричал в ухо, умоляя остановиться, поговорить с ним; он здесь, с ней, он, Александр; она не должна сойти с ума, или же он умрет.
Наконец она глубоко застонала, села, обняла его, прижавшись щекой к его голове. Обмякнув, мальчик лежал у нее на руках, с закрытыми глазами.
— Бедный мой, бедное дитя. Это была только истерика, вот что он сделал со мной. Я постыдилась бы перед кем угодно, кроме тебя, но ты знаешь, что мне приходится выносить. Посмотри, родной, я узнаю тебя, я не сумасшедшая. Хотя он и обрадовался бы этому — человек, называющий себя твоим отцом.
Александр открыл глаза и сел прямо.
— Когда я стану взрослым, я позабочусь, чтобы с тобой обращались как подобает.
— Ах, он не догадывается, кто ты. Но я знаю. Я и бог.
Он не задавал вопросов, сказанного было достаточно. Позднее, ночью, когда он лежал в своей постели — опустошенный рвотой, с пересохшими губами, — и прислушивался к отдаленному реву пира, снова вспомнились ее слова.
На следующий день начались игры. Колесницы, запряженные парой, неслись по кругу; возничий соскакивал на землю, бежал рядом с упряжкой и прыжком взлетал обратно. Феникс, заметивший, как запали глаза мальчика, и угадавший причину, радовался, видя, что ристания увлекли его.
Он проснулся ровно в полночь, думая о матери. Ему приснилось, что она взывает к нему из волн моря, как мать-богиня Ахилла. Он встал и оделся. Он должен пойти к ней и узнать, что означали слова, сказанные прошлой ночью.
Ее комната была пуста. Только старая-престарая карга, вечно бывшая в доме, с бормотанием ковыляла из угла в угол, собирая вещи; о ней совсем позабыли.
Старуха взглянула на мальчика слезящимися красными глазками и сказала, что царица ушла к святилищу Гекаты.
Он выскользнул в ночь, пробираясь среди солдат, шлюх, пьяных и воров-карманников. Он должен был увидеть мать — не важно, увидит его она или нет. Он знал дорогу к перекрестку.
Ворота города были открыты на время празднеств. Впереди маячили черные плащи и факел. Это была ночь Гекаты, безлунная ночь; женщины не видели, как он крадется следом. Олимпиаде приходилось заботиться о себе самой, поскольку у нее не было взрослого сына. То, что она сейчас делала, должен был сделать он.
Она велела своим женщинам ждать и дальше пошла одна. Держась за ветки зарослей олеандра и тамариска, мальчик подобрался к святилищу с трехликим идолом.
Когда все закончилось и она шла домой, Александр, по-прежнему прячась, брел следом, не спуская с нее глаз. В черном плаще, окруженная женщинами, она снова выглядела привычной и близкой.
На следующий день Эпикрат сказал Фениксу:
— На сегодня ты должен уступить мальчика мне. Я хочу взять его на состязания музыкантов.
Он собирался пойти с друзьями, с которыми мог бы обстоятельно обсудить технику исполнителей, но вид Александра смутил его. Как и все остальные, он слышал пересуды.
Это было состязание кифаредов. Едва ли был хоть один известный музыкант с материка, из греческой Азии или городов Сицилии, который бы на него не явился. Нежданное великолепие зрелища захватило мальчика, переменив его мрачное настроение и повергнув в экстаз. Так Гектор, оглушенный кинутым в него огромным камнем Аякса, услышал голос, заставивший волосы на его голове встать дыбом, поднял глаза и увидел перед собой Аполлона.
После этого он принял жизнь в ее новом обличье.
Мать часто напоминала ему о случившемся вздохом или многозначительным взглядом, но страшнейшее потрясение прошло; его тело было крепким, а возраст учил радоваться жизни: он искал исцеления, повинуясь природе. На склонах Олимпа он ездил с Фениксом по каштановым рощам, распевая строки Гомера — сначала по-македонски и затем по-гречески.
Феникс был бы рад держать его подальше от женских комнат. Но он знал: если царица хоть раз усомнится в его лояльности, мальчик будет потерян для него навсегда. Не следовало допускать, чтобы она тщетно разыскивала сына. По крайней мере, теперь он, казалось, уходил от нее в лучшем настроении.
Александр обнаружил, что мать поглощена новым планом, сделавшим ее почти веселой. Поначалу мальчик в ужасе ожидал, что она явится к нему со своим полночным факелом и позовет к святилищу Гекаты. Она еще никогда не просила его произнести проклятие отцу; в ночь, когда они ходили к гробницам, он только держал принесенные вещи и стоял рядом.
Время шло, ничего подобного не происходило; наконец Александр даже осмелился задать ей вопрос. Она улыбнулась, нежные изогнутые тени легли под скулами. Он все узнает в добрый час, и это поразит его. Она дала обет Дионису. Она обещала, что и сын будет присутствовать при исполнении обета. Он воспрянул духом. Наверняка это будет танец в честь бога. В последние годы мать говорила, что он уже слишком взрослый для женских мистерий. Теперь ему восемь. Горько думать, что вместо него с матерью скоро будет ходить Клеопатра.