Божественное пламя
Шрифт:
— Да, я знаю Эсхина, он мой старый друг. Ты слышал, что когда-то он был актером? Он, должно быть, был хорош в импровизации, потому что, когда Совет уже собирался принять предложение фиванцев, он внезапно крикнул, что амфиссийцы выращивают хлеб на пойменных землях, которые когда-то были посвящены Аполлону. Откуда-то он узнал об этом и перешел в атаку, выдвинув встречное обвинение. Каково? После его пламенной речи дельфийцы забыли об Афинах и кинулись разбираться с посланцами Амфиссы. Те кинулись в драку, и священные персоны кое-кого из членов
Сейчас была зима. По холодному кабинету, как всегда, гуляли сквозняки. Сын царя, подумал Антипатр, обращает на это внимания еще меньше, чем Филипп.
— Теперь Совет собирается в Фермопилах, чтобы принять решение по поводу Амфиссы. Очевидно, что мой отец не сможет присутствовать. Я уверен, он был бы рад, если бы ты представлял его. Ты согласен?
— Ну разумеется, да, — с облегчением сказал Антипатр. Мальчик знал свой предел, хотя и стремился к большему. — Я испробую все свое влияние, когда смогу, где смогу, чтобы отложить решение до выздоровления царя.
— Будем надеяться, для него нашли дом потеплее; Фракия зимой не лучшее место для раненых. Вскоре нам придется просить у него совета. Как ты думаешь, чем все кончится?
— В Афинах ничем. Даже если Совет обвинит Амфиссу, Демосфен выведет афинян из игры. Встречное обвинение было личным триумфом Эсхина, которого он ненавидит пуще яда и которого обвинил на Народном собрании в измене после их посольства к нам. Ты это, полагаю, знаешь.
— Как никто другой. Частью обвинения стали его слишком дружеские отношения со мной.
— Эти демагоги! Да тебе всего было десять лет. Обвинение провалилось, и теперь Эсхин возвращается из Дельф как народный герой. Демосфену это все равно что жевать полынь. А кроме того, что самое главное, амфиссийцы поддерживают фиванцев, с которыми он не хочет враждовать.
— Но афиняне ненавидят фиванцев.
— Ему бы хотелось, чтобы нас они ненавидели больше. Военный договор с Фивами — это то, чего добивался бы на месте Демосфена любой здравомыслящий человек. В Фивах он может преуспеть; Великий царь послал ему кучу денег, чтобы купить союзников. Больше всего хлопот приносят сами афиняне; вражда слишком стара.
Александр сидел в задумчивости. Наконец он сказал:
— Прошло четыре поколения с тех пор, как они изгнали персов, а мы, как и фиванцы, стояли в стороне. Если Великий царь придет сейчас из Азии, они будут интриговать и валить вину друг на друга, пока мы воюем во Фракии.
— Люди меняются и за меньшее время, чем это. Мы сумели возрасти за одно поколение благодаря твоему отцу.
— И ему только сорок три. Хорошо, я пойду немного разомнусь — на тот случай, если он все же оставит мне какую-нибудь работенку.
По дороге он встретил мать, и та спросила, какие новости. Александр прошел с ней в ее комнату и рассказал столько, сколько считал нужным. Комната была натоплена, убрана и полна света; сияющие языки живого пламени
Уходя, он встретил на лестнице Клеопатру. В свои четырнадцать лет она больше чем когда-либо походила на Филиппа, угловатая, с жесткими курчавыми волосами; только глаза были другими — грустные глаза нелюбимой собаки. Полузаконные жены царя родили ему более миловидных дочерей. Клеопатра была как раз в том возрасте, когда красота, по мнению Филиппа, главное в девушке, а для Олимпиады ее лицо было слепком с лица врага.
— Пойдем, — сказал Александр. — Я хочу поговорить с тобой.
В детской они сражались, как соперники. Теперь он был выше этого. Она страстно, хотя и со страхом, желала его внимания, чувствуя, что, к чему бы оно ни вело, она окажется не на высоте. Совещаться с сестрой — для него это было немыслимо.
— Спустимся в сад, — сказал он и, когда она задрожала и обхватила руками плечи, дал ей свой плащ.
Они стояли у по-зимнему голой лужайки рядом с задней дверью из покоев царицы, вплотную прижавшись к стене. Старый снег комками лежал в ямах и между кустами. Александр говорил спокойно, он не хотел напугать ее. Девочка видела, что сама по себе его не интересует, но все равно боялась.
— Послушай, — сказал он. — Ты знаешь, что случилось с отцом в Бизанфе? — Она кивнула. — Его выдали собаки. Собаки и лунный серп.
Он прочел ужас в ее печальных глазах, но ни тени сожаления. Ни один из детей Олимпиады не ждал от другого невинности.
— Ты меня понимаешь. Ты знаешь об обрядах, которые я имею в виду. Ты видела… что-нибудь?
Клеопатра тупо покачала головой; если она скажет, это выльется в одну из ужасных ссор брата с матерью. Глаза Александра пронизывали ее, как зимний ветер, но страх скрывал все. Внезапно, взяв ее за руку под складками плаща, он стал серьезным и нежным.
— Я никому тебя не выдам, если ты скажешь мне. Клянусь Гераклом. Я никогда не нарушил бы этой клятвы. — Он оглянулся на святилище в саду. — Скажи мне, ты должна сказать. Я должен это знать.
Ее спрятанные руки дрожали в его руке.
— Все как всегда; из этого никогда ничего не получалось. Если было что-то большее, я не видела. Поверь, Александр, это все, что мне известно.
— Да-да, я верю тебе, — сказал он нетерпеливо, потом снова сжал ее руку. — Не позволяй ей делать это. Отныне она не имеет права. Я спас его под Перинфом. Он был бы сейчас мертв, если бы не я.
— Зачем ты это сделал?
Они многое понимали без слов. Ее глаза задержались на лице, которое не было лицом Филиппа, на грубо подстриженных, сияющих золотом волосах.