БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
Пятая симфония Шостаковича написана была вроде в стиле более доступном народу, более понятном, мелодическом — то, что требовали тогда от композиторов. Замечательная симфония. Выдающаяся! Но там есть, так сказать, подводные рифы: в последнем апофеозе с трубами, литаврами, большим барабаном все это ликует, но появляются вдруг душераздирающие диссонансные аккорды — и становится понятно человеку, знакомому с музыкой, что не так все просто: требуете от нас радоваться, ликовать музыкой с литаврами, трубами и тарелками — пожалуйста, мы можем. Вот, нате вам!
Учтите только, что все это неискренне. Потому что нас заставляют, заставляют! И Гликман рассказал
— Смогли, значит, и чиновники догадаться — увидели…
— Ну, как же! И потом, когда уже организовался камерный оркестр, и я уже успел сыграть в концерте сочинение Шенберга «Просветленная надежда»… Замечательное сочинение, оно никакое не формалистическое, а, скорее, постромантическое, это ранний Шенберг, когда он писал очень романтическую музыку. Так вот, сколько я ни бился — не разрешили… А потом приехал иностранный оркестр, кажется, даже американский — и они сыграли это! А так мы могли бы стать первыми исполнителями.
— А сейчас вы бываете в России? — полюбопытствовал я.
— Бываю. Вот и в этом году был, в январе.
— Вы работаете там?
— Да, и много — с московскими и ленинградскими оркестрами.
Все время, пока длилась наша беседа с Рудольфом Борисовичем, его сын, сидя рядом, внимательно слушал. И молчал. Теперь мне показалось своевременным как-то втянуть и его в разговор.
— А вас не смущает то, что ваш сын не пошел до конца по вашим стопам, а, так сказать, где-то свернул в сторону…
— Может быть, немножко и смущает. — Баршай с улыбкой взглянул на сына. — Без ложной скромности могу сказать, что у него были способности к музыке очень-очень большие, даже выдающиеся…
— Почему вы говорите «были» — наверное, они сохранились? И правда, может ли пропасть то, чем человек одарен от рождения? Мне кажется — не может, а только умолкает до поры, пока не окажется снова востребованным.
— Когда он пробовал учиться музыке, — продолжал Баршай, — его педагог по скрипке сказал мне, что способности у него просто невероятные. Это был Павел Лейтер, музыкант Московского камерного оркестра, ученик Столярского, из его знаменитой школы — хороший музыкант, скрипач. Так у сына скрипка очень быстро зазвучала, как надо. Поэтому я, конечно, немножко смущен, что его музыкальный талант остается втуне…
— …А вылился он в производство компактных дисков, — это заговорил сам Владимир, продолжив фразу отца.
— В данном случае вполне можно сказать — «еще не вечер». Может, это только какой-то этап в его жизни — и потом он снова возьмет в руки скрипку, — предположил я.
— Надо бы, наверное, поговорить с твоим другом, — это Володя обращался к отцу. Потом он повернулся ко мне: — У папы есть здесь друг один, который чуть не стал первым концертмейстером Камерного оркестра в Москве. Он преподает, играет в концертах, и ему восемьдесят никогда не дашь. Это — Абрам Штерн, замечательный музыкант, ныне наш земляк — он живет в Лос-Анджелесе.
Случись наш разговор месяцем-двумя позже, я бы мог и сам добавить несколько слов о Штерне: мне повезло встретиться с ним за столом у общих дузей, и должен сказать, что душой застолья был не столько именинник (ктати, тоже музыкант и вообще хороший человек — иначе, чего бы мне делать на его именинах!), сколько его гость Штерн: хохот за столом не смолкал, когда он рассказывал
— Вот ты и можешь позаниматься у него! — предложил Рудольф Борисович. — А я постоянно живу в Швейцарии. Одно время я руководил оркестром в Англии, а теперь больше занимаюсь гастрольной деятельностью: езжу по разным странам, дирижирую…
— А с сольными концертами не выступаете?
— Нет, на это совершенно не остается времени: дирижирование, симфоническая деятельность поглотили меня до основания.
— И еще, наверное, где-нибудь преподаете? — но и здесь моя догадка не подтвердилась:
— Нет, к сожалению, сейчас нет. Но тяга к этому у меня есть. Одно время я периодически преподавал на международных дирижерских курсах имени Тосканини, вел так называемый мастер-класс. Есть оркестры, с которыми я чаще других встречаюсь — в Германии, например, в Японии. Собираюсь в скором времени в Берлин ехать — с Берлинским симфоническим оркестром буду работать. А в России работаю в Москве с двумя оркестрами: один из них — бывший симфонический оркестр Всесоюзного радио, теперь он называется Оркестр имени Чайковского, почему-то такая вот трансформация названия; и второй — Российский национальный оркестр, им руководит Плетнев.
Я слышал, что они приезжали сюда, в Америку, и играли в Лос-Анджелесе. И еще я слышал, что ваш новый соотечественник, профессор Маргулис, выступал с ними. В последние годы я работал с оркестром Санкт-Петербургской филармонии, а недавно — еще с одним симфоническим оркестром. Должен сказать, что оба оркестра совершенно замечательные.
Ну, а теперь о Локшине, — Баршай говорил настолько увлеченно, что перебить его хотя бы для уточняющего вопроса казалось просто немыслимым. — Это замечательный композитор! Короче говоря, это один из самых выдающихся русских композиторов. Я его ставлю в один ряд с Чайковским, Шостаковичем, Мусоргским — вот так! Он писал музыку невероятной красоты и драматической наполненности. И был он при этом большим знатоком литературы, хорошо разбирался в ней, чувствовал слово, прекрасно знал поэтов — и поэтому выбирал достойные тексты. Он оставил после себя одиннадцать симфоний. Причем десять из них — на слова.
А какие былиунего авторы! Например, Первая симфония — она названа «Реквием» — для хора и большого симфонического оркестра: текст — на латыни, и целиком. Впервые, между прочим, целиком: до этого текст был вписан в музыку — даже у Моцарта — частично; Вторая симфония — «Греческие эпиграммы»; Третья симфония — на стихи Киплинга; Четвертая, единственная без слов; Пятая — «Сонеты Шекспира»; Шестая — на стихи Блока; Седьмая — японские поэты XI–XIII веков; Восьмая — «Песни западных славян» Пушкина; Девятая — на стихи Л.Мартынова; Десятая — на стихи Н.Заболоцкого.
— И все они были исполнены? — наконец, удалось мне вставить вопрос.
— Нет, не все…
Здесь снова заговорил Владимир:
— 7-я и 10-я были выпущены мной на компактных дисках: я купил права на них у фирмы «Мелодия». У меня есть мои переводы текстов на английский. Папа уедет на следующей неделе, и я вам непременно привезу все, что выпустил. Записаны все они были там, их Московский камерный оркестр играет. Это все записи 1970-х годов.
— С большим, большим трудом мне удавалось пробить их исполнение, — вспоминает музыкант. — В одном из шекспировских сонетов есть такая строка: «Измучась всем, я умереть хочу…» Локшин к цензору идет, в Министерство культуры, а тот его спрашивает: «Это что, намек на нашу действительность?»