БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
Баршай умолк, что-то вспоминая, и я немедленно использовал редкую возможность, не перебивая, спросить его:
— То есть придирались не к музыке — к текстам?
— К текстам — прежде всего! Локшин отвечает чиновнику: «Да никакой это не намек! Во-первых, это написано триста лет назад, и притом — в Англии». «А, в Англии… Тогда ничего!» — и цензор подписал разрешение. А вот на стихи Киплинга не разрешили исполнить. «Киплинг — идеолог империализма». Меня уговорил замдиректора филармонии, мой соученик, пойти послушать. Позвонили композитору: «Не согласились бы вы сыграть перед художественным руководителем филармонии?»
Приехали к нему, он сыграл. К чести худрука, он понял, что это нечто значительное —
Но я могу предложить выход. Все равно это написано по-английски — уберите имя Киплинга, назовите любого другого поэта, и мы симфонию оплатим. Но только забыть про Киплинга! И еще одно условие: чтобы вместо Индии был Вьетнам, а вместо английских солдат — американские. Тогда я гарантирую Ленинскую премию за это произведение». И Локшин ответил ему: «Я так и знал, что вы придумаете непреодолимое препятствие». На этом дело и кончилось.
— Вы говорите, что многое приходилось пробивать. А на каком это решалось уровне у музыкантов — я слышал, в отдел культуры ЦК надо было идти?
— И в отдел культуры ЦК — тоже… Но не только. — Баршай опять задумался. Молчал и я, не мешая гостю вспоминать.
— Затем, помню, — спустя несколько мгновений заговорил он, — симфонию Локшина на стихи Блока: они опять не разрешили. «Это же Блок, советский поэт!» — «А у Блока есть разные стихи…» Вы, мол, выбрали не те. На японские стихи разрешили — и симфония исполнялась. И на Заболоцкого разрешили. На Мартынова только один раз было исполнено в Союзе композиторов, а больше — нет.
— Как интересно! — вырвалось у меня совершенно искренне. — К сожалению, я вообще не знаком с творчеством этого композитора…
— Что и не удивительно: практически он почти не исполнялся, а на Западе его вообще никто не знает. Но его время настанет. Настанет! — уверенно произнес Баршай. — Когда его Первая симфония, «Реквием», была запрещена к исполнению, он пошел к своему школьному товарищу Хренникову. Они учились вместе у Мясковского, а тот говорит ему: «Знаешь, Шура, мы же с Боженькой — на вы…» И то же самое посоветовал: измени текст, сделай русский текст — и все пройдет. Локшин передал этот разговор Шостаковичу, а тот сказал ему: «Ни в коем случае! Ждите — год, два, десять, тридцать лет ждите!» Как пророчество это было. Потому что через тридцать лет я «Реквием» впервые исполнил. В Париже…
— И вы часто включаете его в свою программу?
— По возможности — да.
— Володя, — обратился я к сыну Баршая, — а как сюда эти записи на диски пришли? И потом: вышли диски — что дальше?
— «Мелодия» имеет эксклюзивный контракт с фирмой «Би-Эм-Джи», — рассказывал Владимир охотно и с заметным энтузиазмом. Я знал, что американское преуспеяние его имеет совсем другие основания и другие корни: он, как выяснилось уже здесь, оказался замечательным коммерсантом. И все же — музыкальные диски! А Володя, тем временем, продолжал: — Они, россияне, не имеют права никому другому продавать записи. Я — единственный, кому «Мелодия» их продает, с благословения той же «Би-Эм-Джи». То есть я купил разрешение на Локшина, и год назад вышел его первый компакт-диск. Моя компания называется «Лорел Рекорд». Наш дистрибютор — «Тауэр Рекорде», крупнейшая торговая фирма. И диск понемножку продается. И второй диск, который я выпустил, — последний концерт Рихтера с симфоническим орестром. Папа с ним записался четыре года назад, когда Рихтер последний раз выступал с оркестром в Японии. Наш диск вышел этим летом. А сейчас
— Так что даже в вашей записи они все равно как бы являются интеллектуальной собственностью России?
— Это никем и ничем не доказано, — ответил Володя, — Они не имеют права без моего разрешения никому записи продать.
— Существует же в России какой-то закон, который охраняет авторские права? — поинтересовался я.
— Да, есть такой закон, подписанный Ельциным, — ответил Баршай.
— Они же, в конце концов, давно присоединились к Женевской конвенции.
— Вот они продали права на некоторые диски какому-то американцу, который стал их выпускать, — сказал Баршай.
— Но это не «Би-Эм-Джи», — вставил Владимир. — Кстати, безграмотно стали выпускать. Это была целая история. Судились даже…
— Ну, и традиционный вопрос, — снова обратился я к музыканту, — какие у вас ближайшие планы?
— Как вернусь, поеду в Гамбург на неделю. И — домой, работать. Живем мы возле Базеля, но не в самом городе. Вообще-то, у нас два места жительства: возле Базеля и в горах, в Эльгадене — слышали такое место? Это в районе Сан-Морица — там горы, снег… Идеально для работы! Сейчас я много занимаюсь инструментовками. Очень люблю это дело. Партитуры делаю… Запереться — а кругом снег! — и писать партитуру — наслаждение невероятное… Там, в этом месте, жил Ницше. И там сохранилась скамейка, на которой написано, что здесь сидел Ницше и писал свои труды.
— А в России вы не сохранили жилье? — в других обстоятельствах вопрос этот можно было, наверное, не задавать, я-то помнил те годы: какое там жилье — выбраться бы! Но все же — великий музыкант, могли исключение сделать…
— Нет, не сохранил. Тогда все уезжали в одну сторону.
— Да, но вот ведь время как переменилось: многие, кто уехал тогда, сегодня купили себе квартиры в Москве, в Санкт-Петербурге… Сейчас это вполне доступно — и по деньгам тоже, — заметил я.
— Мы совсем недавно были в Петербурге. Побывали у моих товарищей, с которыми я еще в школе учился. Я не ленинградец — просто во время войны попал в ленинградскую школу-десятилетку, которую эвакуировали в Ташкент. И там в этой школе я учился. У меня потом много ленинградцев-друзей оказалось. Вот и Гликман, бывший у нас преподавателем литературы. А Локшин — он родом из Сибири. Родился в Бийске. Какое-то время потом жил в Новосибирске.
А во время войны там был оркестр Ленинградской филармонии с Мравинским. И в одном из концертов они играли произведение Локшина на стихи Симонова «Жди меня». Перед концертами обычно выступал еще Иван Иванович Соллертинский: перед циклом симфоний Бетховена он читал лекцию, перед исполнением Малера… В общем, по своей должности он говорил вступительное слово и перед исполнением музыки Локшина.
И мне рассказывали люди, которые слышали сами, он тогда сказал так: «Сегодня в программе нашего концерта вы услышите произведение молодого сибирского композитора Александра Локшина. Я не буду распространяться по поводу этой музыки, вы сами услышите, но я хочу сказать вам только одно: я совершенно уверен, что сегодняшний день войдет в историю русской музыки».
— Спасибо вам, Рудольф Борисович, спасибо, Володя, — я стал прощаться с гостями, зная, что в городе уже их ждут.
А сам, в эти последние минуты нашей встречи, — обмениваясь по инерции какими-то прощальными словами, — я вдруг вспомнил, как много лет назад мы с друзьями-студентами, пытаясь проникнуть на выступления корифеев исполнительского искусства, разработали несколько безотказных способов прохода в Зал им. Чайковского или в консерваторию. Достать туда билеты в определенные вечера, даже располагая деньгами, было совсем не просто.