БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
В своем авторском предисловии Валерий говорит «многое осталось в прошлом, стало частью истории…», и, как бы между прочим, замечает, что сам он не вполне уверен в подборе части отобранных им текстов, опубликованных до того в разные годы. Головской дает возможность судить об этом самим читателям, а у книги их будет немало, — чему порукой выпустившее её издательство «Чайка», сотрудники которого отличаются отменным вкусом — их книги на прилавках не залеживаются.
Итак, продолжая тему…
Часть 2-я
Хроники Давида Гая
«Вопросы крови —
…Как причудливо тасуется колода!»
Я как-то вдруг обнаружил, что отзываться в прессе на новые книги или на постановки спектаклей не чужих мне людей (на других просто не достает времени, что порой искренне жаль), не менее увлекательно, чем писать нечто «свое». Хотя, понятно почему: ради отзыва откладываешь это свое и знакомишься с содержанием творения духовно близкого тебе человека, с его героями — и вместе с ними проживаешь еще одну жизнь. Или — несколько…
Так произошло с книгой Давида Гая, переданной мне им из Нью-Йорка с оказией. На этой книге я, кажется, установил персональный рекорд скорочтения: семьсот сорок с лишним страниц за четыре дня. Хотя, почему «с лишним» — нет там лишних страниц, все они ложатся одна к одной. Совсем не значит это, что читал я наспех, бегло перелистывая страницы, напротив, — нередко возвращался к предыдущим…
Вот и сейчас, записывая свои ощущения, я возвращаюсь ко многим главам — что совсем не скучно: наоборот, я нахожу новые стороны, новые краски палитры автора. И я снова проникаюсь ощущением не просто небезразличия, но огромной симпатии к действующим лица повествования, сопричастности им — а они именно действующие, они показаны автором в развитии судеб, характеров, и его собственных, в том числе.
История одной семьи? — да нет, не семьи, но поколений — их Жизнь. Да и судьба самого автора стоит многих — еще и потому, что ей предшествовали, а отчасти и определили её, жизни и судьбы его предков… Помимо мастерского владения пером приметно особенное умение Гая писать о себе открыто, и вместе с тем отстраненно — будто о постороннем, не избегая моментов, о которых последствие иногда сожалеешь.
Действие сюжета обращено от нынешних дней к ретроспективе: автор, спустя годы после эмиграции, разыскивает в Америке потомка той, «первой» американской ветви, своего кузена, нашего современника. У каждого из них своя судьба — она определилась решением, принятым их общими предками сотню лет назад.
И теперь, собственно, о книге, вернее, о книгах — их две. «И рассеет тебя Бог по народам, от края и до края земли…» — о ком это в «Книге Второзакония»? Совсем не случайно автор предложил эту выдержку как эпилог к своей «Книге первой». Обе «Книги» — первая и вторая — содержат по три части, и они тоже никак автором не названы: зато внутри их главы обозначены датами. Да, только число, месяц и год… Но зато какие!
Они не всегда расставлены последовательно, хронологически: отсчёт их начат годом 80-м, июлем, а следующая глава — «Год 1903-й»… и снова наши дни — 70-е… А от них — снова «бросок» в начало века: это еще не Экзодус, он придет потом — когда, следом за первопроходцами, прошедшими все тяготы обустройства на новой земле, но и при том, уже готовыми протянуть руку помощи, последуют их земляки. И мы, вместе с героями, оказываемся на пароходе, плывущем к неведомым берегам Америки. Они еще не знают своего будущего, но верят, что хуже, чем было — не будет.
Много лет назад мне довелось работать в одной информационно-художественной конторе — называть сегодня ее ведомство нет смысла, поскольку и тогда имя оно носило эвфемическое, а сегодня оно, и подавно, мало что скажет современнику. Только в его «ведении», среди прочих, находился и завод, строящий первые в СССР атомные подводные лодки, ну и, в числе много чего другого, наша «шаражка»…
Да и правда, весь штат наш состоял из начальника — художника Виктора Добровольского, замечательного мужичка, остроумного, выпивохи, не чуждого и прочим мирским утехам при его 60-ти с лишним годах, чему немало способствовала антресоль в его мастерской на Павелецкой, а именно под ней, этой антресолью, и размещалось «производство» нашей шараги. И еще — его помощника, Виктора, которого на работе, вообще, мало кто видел, ну и меня — «специалиста по издательским вопросам».
Служил я там недолго — надо было где-то пристроиться после разгона чучелами из дома на Старой площади нашего «Патента», где неблагополучно, по их разумению, сложился подбор и расстановка кадров: «Вы что! — кричал Арвид Янович Пельше на нашего министра — синагогу устроили у стен Кремля!» Было и такое…
Почему мне сейчас вспомнился этот эпизод служебной биографии? Нашей основной продукцией в тот период был буклет, целлофановые страницы которого несли на себе отпечаток контуров атомной подлодки. Причем, на каждый слой-страницу буклета, начиная с первой, — общего абриса (внешних контуров корпуса), накладывался следующий, несущий уже некоторые подробности внутреннего устройства, — слой за слоем, — буклет, страница за страницей, нес последующие подробности подлодки.
И так, за листками целлофана — срезами определенной части лодки, как бы собиралась и разбиралась вся лодка — от её внутреннего устройства до верхней палубы. Перелистывая страницы этого буклета, можно было добраться до самой первой, от которой «есть пошло» всё судно. Наглядно и поучительно. Представляете?
Вот так мне и представилась книга Давида Гая: дочитав последнюю её главу, я сразу вернулся к ее началу — к поколению эмигрантов самых первых годов минувшего века, к достоверной истории клана его предков…
Автор прослеживает судьбы семей — от начала прошлого века и до нынешних дней, судьбы двух ветвей его родных: одна протянулась из погромных дней Кишинева в Америку, другая — оставшись в стране, прошла вместе с народами сначала царской России, и потом Советского Союза — все этапы сталинской «коллективизации», «индустриализии», прошла войны, принесшие неисчислимые страдания всему населению, а еврейской его части — особенно… Эти ветви столетие назад расставались «не навсегда», как хотелось им верить, и, храня надежду когда-нибудь ещё встретиться, теряли ее… И ведь бывало — встречались: кому-то везло, кому-то — нет.
Казалось бы, что можно добавить к рассказанному Шоломом — Алейхемом, Башевицем-Зингером о первых еврейских эмигрантах в Америке? Оказывается, совсем не мало: автор находит новые детали, новые подробности — и это не просто роман, каким он читается, но, но скорее, документально-художественное повествование: автор домысливает какие-то подробности, может, не произошедшие в действительности, но, что уж точно, — они могли случиться. И случались, наверняка, в семьях еврейских беженцев тех лет. Гай, мне кажется, намеренно вынес на титул книги подзаголовок «История одной семьи». Одной ли?