БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
Не успел Савва…
Савелий Крамаров
Почему не сейчас, и почему не здесь, вспомнить хотя бы вот это…
В двадцатую годовщину кончины вдруг о Крамарове заговорили сразу и чуть ли не все российские телеканалы, газеты. Хотя по-настоящему Савву никогда там и не забывали, несмотря на то, что после его отъезда из страны — в эмиграцию, как все мы тогда знали, навсегда, — сняли с экранов фильмы с его участием, из других, с небольшими ролями, просто вымарывали его имя в титрах. А люди все равно знали — там будет Крамаров, и шли в кино
Конец 70-х… И вот — он «в подаче», власти растеряны… Еще бы — ситуация-то складывалась скандальная: секретов государственных Савва, вроде, не ведал, в «почтовых ящиках» даже и по ролям своим не служил… Так нет ведь — не отпускали! Он даже и к американскому президенту обращался, просил, чтобы нажали дипломаты на советских коллег по своим каналам — не помогало: в овировских ответах оставалось всё то же: «нет» и «нет» — года три провел Савелий «в отказе».
Но вот, времена там стали меняться, и постепенно вернулись на экраны все его фильмы, а вскоре — и газетные, и журнальные публикации, где Крамаров был упомянут если не с любовью — её-то всегда испытывал к нему российский зритель, — то с благожелательностью, во всяком случае.
И однажды, в этой связи, я стал жертвой крамаровского недовольства — очень он меня ругал, Савва, — за то, что, будучи по делам в Нью-Йорке, дал его телефонный номер корреспондентке «Комсомолки», фамилия её была, кажется, Овчаренко: очень уж она просила, а отказать даме, пусть даже и обладательнице журналистского удостоверения, для меня всегда было непросто.
Нет, правда, я таким Савву просто не помню, как в тот раз: когда я вернулся из города Большого Яблока, на моем автоответчике было несколько его «месседжей», — настолько он был зол на меня, что не стал дожидаться моего возвращения, чтобы высказать всё, что обо мне думает: позвонила ему таки эта дама и, видно, хорошо его «достала» своими расспросами.
А он… Не хотел Савва возвращаться в СССР, даже просто упоминанием своего имени, и понять его было можно. Не то чтобы он был рассержен на страну, а только не с чем было: работы в кино было немного, но была всё же, на жизнь хватало — но куда до недавней славы!.. Хотя, вот и слава стала возвращаться — не быстро, но вернулась, причем в полном размере, пусть её пока и не прибавлялось. Не успел Савва — не стало его.
Но и теперь продолжились публикации, даже еще в большем числе: появились мемуары — «каким он был…», и тому подобное. Конечно же, как это всегда бывает, большей частью они были скроены шаблонно — что-то вроде «Я и Крамаров». Не все они, конечно, попадались на глаза, но одна вызвала негодование у меня и еще у нескольких человек, близко знавших Савелия и друживших с ним — Олега Видова, Мельниковой Сони, живущей теперь в Сан-Франциско после многолетнего отказа, одновременно с Савелием — они, действительно, были тогда рядом.
А еще некий литератор разразился премерзким текстом в адрес Савелия, не хочу здесь приводить ни имени его, ни содержания его опуса, помещенного в «Огоньке» — его тогда перепечатали несколько русских газет, и в Штатах тоже. Я потом просил его больше не присылать в «Панораму»
Я не вспомню другого случая, когда у нашего с Савелием общего приятеля, человека отнюдь не сентиментального, скорее даже напротив, недоброго, были бы на глазах слезы.
Помню как сейчас, мы спускались по узкой дорожке, ведущей из стоящего на склоне холма дома Савелия к припаркованной машине: было до жути ясно — Савелий от нас уходит.
А только что, ну почти вчера, Крамаров звонил мне, он в тот раз остановился в Лос-Анджелесе у Видова — Олег был первым, кому Савва сказал о том, что серьезно болен.
— Саня, — слышал я в трубке его голос, в котором легко угадывался не то чтобы испуг, но, я бы сказал, негодование и даже возмущение, — Саня, у меня рак!..
Конечно же, я стал приводить случаи успешного избавления от этой страшной напасти: мол, медицина в Штатах сейчас такая!.. Вот ведь и Мишку оперировали — и всё прекрасно, уже который год! Вот и у Алика было — и тоже обошлось…
Савелий расспрашивал меня о том и о другом — он хотел знать подробности, как и что было с ними. А ведь правда — было, оба наших друга вполне благополучны, оба продолжают трудиться, хотя по возрасту давно могли бы и пребывать в почетной отставке, пенсии нормальные. Так нет ведь! — и мои уговоры на них не оказывают влияния.
Ну и на здоровье им.
А про Савву всегда хочется помнить что-нибудь веселое, даже смешное — поводов для того в нашей жизни всегда хватало. И я охотно делился прежде всего именно этими воспоминаниями — с телевизионными группами, десантировавшими к нам из России одна за другой, с газетной публикой.
Ну вот, например, я рассказывал в камеру, как однажды, собираясь в многодневный вояж, предупредил меня Савелий, что завезет ко мне завтра несколько вещей — у него дома будет ремонт.
— Валяй, — говорю, — в чем дело! В гараже места достаточно.
Оказалось — почти недостаточно: я с легким ужасом наблюдал, как из припаркованного к дверям моего гаража грузовичка выносились чемоданы, дорожные мешки с одеждой, и наконец — складной диванчик! Потом, когда оказалось, что в гараже все уложилось, нам оставалось обоим только смеяться, распивая за столом чаи — а больше ничего, я говорю о спиртном, Савва не пил — это вопреки легендам, на которые были горазды наши земляки: «Во, мы на прошлой неделе с Крамаровым так надрались!..».
Вообще же, Савва первым из всех нас побывал в Японии, в Индии, не говоря уже о «ближнем зарубежье» — для нас это Мексика, например, Панама…
Ну а в Австралии Савва оказался почти сразу, едва пересек советскую границу — на гастролях: в Венском аэропорту он был встречен импресарио, «из наших» же, с букетом, составленным из стодолларовых купюр. Виктор, это имя импресарио, знал, что не прогадает. Он загодя снял залы в Сиднее, Мельбурне, в Берлине, но и в Иерусалиме, и в Тель-Авиве… Разумеется, и в Нью-Йорке, и в Бостоне, и у нас в Лос-Анджелесе — и нигде «лишних билетиков» не оставалось.