БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
Я и в Москве редко упускал возможность встретиться с Беллой и Борисом. Иногда у них дома — тогда еще — на Аэропортовской, а бывало, и путешествуя в автомобиле по городу… Сохранились у меня и эти снимки. И всегда после таких встреч оставались в душе необычайное тепло и свет, исходящие от Беллы, гордость, что вот — удалось оказаться одним из первых, кто услышал ее новые стихи.
Горько сознавать сегодня, что новых стихов Беллы уже не будет.
Я помню, как нежно Булат произносил её имя, когда случалось ему в моем присутствии звонить Белле и Борису по телефону. И совсем не случайно первая российская Государственная премия памяти Булата Окуджавы была присуждена именно Белле Ахмадулиной. Трудно сегодня судить, много
Не стало Беллы…
Мне трудно говорить и писать об этом. Только и остается повторить печальное, как нельзя подходящее к этим дням: «Закатилось солнце русской поэзии…».
2012 г.
«Жизнь я прожил не без риска…»
Андрей Вознесенкий
Строка в заглавии из его стихов последних лет, «Аксиома стрекозы», автобиографична лишь отчасти. Хотя и правда, выпало Вознесенскому многое: площадка у памятника Маяковскому — московский «Гайд парк» молодых поэтов, переполненный зал Политехнического… но и и не только. И не то чтобы замалчивали молодого поэта, только самый первый его сборник «Мозаика», изданный во Владимире, претерпел сбрасывание набора, только и после, отпечатанную уже эту в блекло-оранжевой обложке величиной с ладонь книжицу, из типографии не сразу выпустили: чтобы повторная цензура уже изданного — такое не часто и тогда бывало.
А с ним — было: издали после бесконечных проволочек, в провинциальном издательстве, да и то с «вырывкой» из уже готового тиража: вместо значившегося в оглавлении стихотворения «Прадед» на указанной странице было вручную вклеено другое — «Кассирша», на мой взгляд лучшее из написанных поэтом Божьей милостью в те годы: «Немых обсчитали, // Немые вопили,// Медяшек медали// Влипали в опилки…». Завершалось оно рискованным по тем временам «…но не было Ленина, она была фальшью…» — это про полсотенную ассигнацию, такой эвфемизм, вроде. Что же тогда было в вырванном «Прадеде»?
Сотрудницу издательства — редактора составившую «Мозаику», с работы выгнали. Может оттого и в выпусках популярных сборников «Дни поэзии» тех лет его стихов не было… убоялись составители. Это и при том, что сборники стихов Вознесенского, многократно процеженные решетом Главлита всё же выходившие, мгновенно исчезали с полок «Дома книги», (где я случайно, заметив в стопке книг на прилавке, успел купить его «Мозаику», ту самую, с «вырывкой»).
Сегодня, проверяя память, я достал с книжных полок вывезенные в эмиграцию три с половиной десятка лет назад томики «Дней поэзии»: появились стихи Вознесенского в сборниках этой серии, но позже — из сохранившихся у меня я нашел их в выпуске 1962-го года и в следующем, вышедшим в 63-м… Только не было их и в сборнике «Факел» 63-го года серии «Антология молодой поэзии» — зато в нем я нашел среди мало что говорящих читателю сегодня имен и первые стихи Тани Кузовлевой, Игоря Волгина, Тамары Жирмунской.
А тем временем новые сборники стихов Вознесенского появлялись регулярно, помогая перевыполнению издательских «финпланов». Это и при том, что вот, совсем недавно, в «Окнах сатиры» на улице Горького в Москве он был изображен таким образом: «мухинский» рабочий выметал, как мусор, Вознесенского со сборником его стихов, кажется с «Треугольной грушей». Было и такое… Прослеживалась ли связь этого плаката с появившейся в центральных газетах, годом спустя, поэмой Андрея «Лонжюмо», посвященной Ленину, — об этом ведомо её автору и редакторам тех газет… Поэту же теперь оказалось дозволено путешествовать по миру — только в США был он пять или шесть раз, успел там сдружиться с Артуром Миллером, с поэтом-гуру битников Алленом Гинзбергом, познакомился
Каким-то чудом сохранилась у меня открыточка изданная фотостудией ИЗОГИЗа в 1962 году тиражом 1300 экземпляров со стихами Андрея «Первый лёд» на обороте и указанной ценой — «8 копеек»… Сам он на ней позирует на фоне строительных цементных блоков, заложив руки в карманы модно зауженных брюк. Вряд ли её выставляли за стеклами газетных киосков — затерялась бы между бесчисленными ликами Любови Орловой, Веры Марецкой и, конечно, Кадочникова и Самойлова…
Подарил же мне открытку автор её — фотограф, снимавший Вознесенского. Это он, Гершман Аркадий, в те годы получил первую премию на конкурсе Министерства внешней торговли за рекламный плакат с вмонтированным в него снимком: на кремлевской брусчатке валяются, как бы случайно оброненные, часы «Победа» (помните такие?), с подписью «Советские часы — находка!». Выдумщик мой приятель Гершман был отменный, а на этом фото — Андрей именно такой, каким он тогда был. Разве что цементные блоки…
Дальше биография поэта складывалась достаточно благополучно и шла плавно к 1978-му году, когда Вознесенского удостоили Государственной премии. Но и в том же году его имя появилось в неподцензурном «Метрополе», изданном в Штатах в виде ротапринтных копий с машинописных страничек, — после выхода которого его авторов дружно гнали из Союза Писателей СССР. Хранится у меня и этот сборник, дареный его инициатором и составителем Аксеновым. Позже, после Аксенова раз за разом, подписывали его мне участники альманаха — Ерофеев Виктор, Белла Ахмадулина, Розовский Марк, Арканов Аркадий… А Андрея подписи там нет — не случилось. Теперь уже и не случится.
В одной из поездок оказался я в Московском Доме кино на Фестивале зарубежных фильмов, начавшимся просмотром новой, американской, кажется, ленты — названия ее сейчас не вспомню, но запомнилось вот что. Как и раньше, не на платные просмотры вход в дом «На Васильевской», так его называют между собой кинематографисты, был доступен лишь причастным к индустрии кино или их близким — кому везло.
В ожидании показа, в фойе на втором этаже, между буфетами и залом, к которому ведет широкая лестница, устланная свежеочищенными к тому вечеру коврами, среди гостей события, неспешно прогуливался, под руку с супругой Зоей, Андрей Вознесенский. Знакомы мы с ним были не коротко, но и при этом оснований и тем для беседы набиралось. Вот я и вспомнил в разговоре с ним о вывезенной мною много лет назад в эмиграцию, в числе книг домашней библиотеки (а больше у нас с сыном к отбытию из страны ничего и не оставалось), его «Мозаики». «У меня-то, — говорил Вознесенский, — остался один свой экземпляр…» — он немало был растроган, о чем я мог судить по слезам появившимся в его глаза: вот, мол, ведь — вывез, сберег!
Андрей и после, при наших встречах в Лос-Анджелесе, в Москве в Доме литератора, на иных литературных «тусовках», здороваясь, вспоминал: «Сохраняешь?» — и мы оба знали, о чем он. И оттого особо горько признаться сегодня, что нет — не сохранил: кто-то когда-то взял почитать — и «с концами». Вспомнить бы сейчас — кто?.. Это потом возникло великое множество сборников Вознесенского, они издавались в России и за ее рубежами, — и сейчас издаются, после кончины поэта, только тот маленький томик мне хотелось бы заполучить обратно.
А ещё однажды я оказался в зале Чайковского на ежегодном концерте — Фестивале памяти Окуджавы: во вступительном слове, открывавший вечер Вознесенский, как мне показалось, униженно благодарил за финансовую помощь тогдашнего российского министра культуры — долговязую даму, благосклонно его выслушивавшую. «Булат такого бы не перенес, — подумалось мне, — доведись ему здесь присутствовать». Правда потом мне объяснили: «Так надо, от той дылды зависит очень много, в том числе и благополучие Литфонда». Надо — так надо…