БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
— Я не «не люблю» — я ее презираю… А не люблю за то, что она всегда партийная. Интеллигенция не может быть не партийной: или ты с властью, или против — иначе она теряет смысл. В письмах Суворину Чехов замечательно написал: «Я ни левый, ни правый… Я ни реакционер, ни либерал — я художник!». Толстой не обязательно был в оппозиции правительству: иногда он был согласен, иногда — нет…
Интеллигент не может быть в согласии с правительством — он тогда теряет смысл! «Или ты с нами, или против нас!» А интеллектуал может быть со всеми, и художник — тем более. Об этом замечательно написано
У нас сместились все понятия — интеллигенцию часто сравнивают с чистотой нации, с её духовностью… Чепуха!
— А ведь вас интеллигенция любит, — вставила в монолог Андрона, Анна.
— Мне всё равно, кто меня любит — интеллигенция, не интеллигенция — это для меня не имеет значения. Я говорю слова, которые политически «не корректны»: Пушкин — не «интеллигент», а Чернышевский — да, разночинцы — они интеллигенты. Вот Белинский — «Неистовый Виссарион»: «повалить бы на пол, сапогами, по черепу, чтоб мозги наружу…» — интеллигент, — усмехнувшись добавил Андрон, утверждая свою мысль. — Мне кажется, интеллигенция ничего конструктивного не несет — только деструктивное: «разрушить всегда хорошо!».
— Но ведь вы — интеллигент, не так ли? — настаивала Анна.
— Ни в коем случае! — себя я к интеллигенции не причисляю: можно быть аристократом и не быть интеллигентом. Интеллектуал — да, а это — другое… — и твердо завершил фразу, — я аристократ.
Помолчав, он продолжил:
— Интеллигенты не виноваты, что они такие… прослойка в больной, ненормальной, паталогической нации. В российской культуре между аристократией и народом всегда была пропасть: абсолютно западная аристократия — и православный полутатарский народ. Вот у вас в Польше, — кивнул Андрон журналистке, — у вас такого процесса не было — не было разрыва в религии, а когда религия одна, то и ментальность одна, она объединяет. Да и в России католицизм очень серьезно пробивался… но не случилось.
Мне кажется, в Польше не было этого разрыва, холоп и шляхтич пили одно и то же вино, в отличие от России, они все по-польски говорили. У нас же аристократия имела прокатолическое направление мыслей, а народ всегда был глубоко ортодоксален. И поскольку произошел разрыв между ними, Петр вообще мог издеваться над церковью — создавал свой «Святейший Синод из пьяниц», и недаром церковь считала его Сатаной. Аристократия же российская во многом попадала под влияние католицизма, особенно Павел… Этого процесса в Польше не было — не было разрыва в религии.
— У нас католицизм и сделал Польшу — Польшей, — согласилась Анна. — Мне кажется, вас всегда интересует прошлое, и вы его хорошо знаете, — добавила она.
— Верно, — согласился Андрон, — не зная прошлого, никогда не придумаешь себе будущее.
— Только каждое поколение повторяет ошибки предыдущих, и история повторяется в не лучших своих эпизодах, — не удержался я, до того терпеливо молчавший… «Интересно, — думал я, — надолго ли её хватит?
— Вот именно поэтому интересно знать, что будет — опять то же самое? — улыбнулся он. — Для этого и нужно изучать историю.
— Как интеллектуал я могу быть не в оппозиции правительству. Даже думаю, сейчас гораздо больше, чем при коммунистах, я вместе с правительством, — больше, чем когда-либо.
— А почему?
— Меня устраивает возможность уехать из страны, но это частность.
— Ага, свобода? — догадалась Анна.
— Не свобода уехать, а свобода выбора вообще! Хотя в России свобода приводит к трагическим результатам.
— И привела? Вы говорите о перестройке?
— Приводит… — повторяя, подчеркнул Андрон. — За десять лет после того периода, я считаю, Россия потеряла очень много.
— Но вы-то не потеряли?..
— Наверное, и я теряю вместе с Россией.
— Ведь вы только что говорили, что живете замечательно!
— Я и живу замечательно, потому что могу работать так, как хотел бы.
— А что вы делаете — вы сейчас имеете возможность снимать фильмы? Ваши коллеги жалуются, что не могут снимать из-за отсутствия денег: вот Климов, например, не снимает… Смирнов не снимает…
— Снимают многие, — возразил Андрон, — Климов не снимает, а Митта снимает, Наумов снимает, снимают и другие. Я думаю, что снимать можно в любых условиях — было бы желание. Взял видеокамеру, пошел на улицу, снял, смонтировал — можно снять гениальный фильм! А я снимаю сейчас документальный сериал, который называется «Культура и судьба».
— А вот книги вы написали — почему? Хотели найти новые формы «рассказывания»? — не очень по-русски выразилась Анна.
— Я приезжал из Америки, когда меня стали пускать обратно. Был у меня приятель Алик Якуб, который записывал за мной — вот и получилось две тысячи страниц… Я прочитал их, начал компоновать, переписывать. Для меня это — не литература, а просто способ общения через бумагу.
— Ваши книги очень популярны… Вот, ваш брат говорит: человек 50 лет работает на имя, а потом — имя на него. Вы согласны с этим?
— И с этим я тоже согласен, — улыбнулся Андрон.
— А с чем еще вы согласны?…
— Ну вот с тем, что деньги передаются по наследству, а уважение — нет! Его можно только лично заработать…
— Это вы к чему? — не поняла журналистка.
— Просто так, хорошая мысль пришла! — рассмеялся Андрон. Мне даже показалось, что он начинает посмеиваться над собеседницей.
— А с чем вы еще согласны и не согласны?
— Ну есть вещи, есть люди, с которыми я не согласен…
— А с Никитой Сергеевичем вы всегда согласны? Мне кажется, что критика к нему относится необъективно… — Анна заговорила о брате Андрона, Никите Михалкове, — …потому что он «великий начальник».
— Я думаю, из ста статей о нем 95 резко негативны, причем, вполне по-русски: никакой объективности. Да и о моих картинах пишут иногда — «запредельно плохой фильм»…