БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
— Честнейший человек! Говорят же, скажи, кто твой друг… А у вас друзья все-таки прекрасны, — начиная с великого Булата. — (Здесь, приводя эти слова, я, наверное, сам себя должен упрекнуть в нескромности — но и весь последующий текст, наверное, не позволит опустить их). — Я его всюду называю великим, — продолжал Алексин. — Виктор Гюго, когда ему замечали, что он слишком хорошо говорит о людях, или слишком плохо, отвечал: о людях и событиях надо говорить и не хорошо и не плохо — а так, как они того заслуживают, то есть говорить правду.
Булат был человеком эпохи Возрождения. Великолепный поэт
— Он в „Записках“ своих во многом успел покаяться, — напомнил я.
— Маргарита Иосифовна Алигер, которой он на одной встрече с интеллигенцией… — Алексин на мгновение смолк, припоминая подробности. — Помню, был страшный гром, ливень, под навесом интеллигенция собралась, и был такой представитель Союза писателей РСФСР — Соболев, написавший, кстати, довольно сильные романы.
Сверхпатриот, хотя и беспартийный. Он был гардемарином, из дворян, и при начальстве всегда старался свою верноподанность демонстрировать. Причем, до такой степени он это вдохновенно делал, что ему как бы становилось плохо с сердцем и его увозили. Именно, как бы…
Когда на этой встрече он еще раз сыграл такую сцену, Маргарита Иосифовна Алигер с места как-то отреагировала на это негативно. И тогда Хрущев, который хорошо уже выпил, сказал: „Нам беспартийный Соболев дороже партийной Алигер“. И тут же спрашивает (я слышал сам, поскольку очень недалеко сидел) у Шепилова (помните, человек с самой длинной фамилией „и-примкнувший-к-ним-Шепилов“), вальяжный такой барин, который изображал из себя большого либерала.
А именно он был редактором „Правды“ в те времена, когда шло убиение так называемых космополитов — талантливых критиков, людей не причастных ни к какой политике… Этим Сталин готовил движение к депортации евреев, ко всем чудовищным своим деяниям, к расстрелу Еврейского антифашистского комитета и прочим безумствам.
Так вот, тогда Шепилов, как секретарь по идеологии, вёл эту встречу, — и Хрущев его спрашивает: „Как ее отчество, как ее отчество?“ Шепилов говорит: „Маргарита Иосифовна“. И Хрущев обращается к ней: „Ну, Рита! Ну, Рита, выйди!“ Она выходит. Он ей протягивает руку, говоря: ну, вот, партия тебе протягивает руку! А она ему не протягивает. Вы можете себе представить это при Сталине? Сталин протягивает руку, а она не отвечает тем же. Это был 58-й, уже после XX съезда партии. При Сталине расстреляли бы всех, кто видел, кто слышал. И вместо того, чтобы совершить нечто сталинообразное, он похлопал ее по плечу: „Ну, не обижайся на старика, я пошутил“.
Когда ему было 77 лет (это мне рассказывала Маргарита Иосифовна), он уже был давно никем, она позвонила ему и поздравила с днем рождения, а он разрыдался и сказал: „Ну, наверное,
— К нему Эрнст Неизвестный приезжал на дачу, тоже простил его бесчинства на известной выставке в Москве, когда он с подначки советчиков орал на художников: „Пидарасы!“ И тогда — разрешите, Анатолий Георгиевич, — обратился я, — еще вопрос: а какую оценку вы сегодня дали бы Горбачеву, вернее — его деятельности на посту Генсека?
— Михаил Сергеевич, конечно, фигура — для занимающего эту должность. И я думаю, что он был полон добрых намерений, и что замыслы его были замечательными. Демократия, гласность — это не слова! Эта реальность пришла в Россию. А намерен ли он был сделать это? — да, он этого хотел и много раз говорил об этом.
Кстати, он очень уважительно относился к Евтушенко и, когда Жене приходилось трудно, а Горбачев в те времена был секретарем крайкома комсомола, — он его защищал. Конечно, он представить себе не мог того, что сейчас получилось. Я думаю, он хотел сохранить неограниченную власть Генерального секретаря ЦК КПСС, совместив ее с большей демократичностью, хотел добиться признания мировой общественности, — чего он и добился.
К сожалению, когда началось осуществление этой перестройки и когда выявились методы, которыми он ее осуществлял… — Алексин задумался, как бы подбирая правильные слова. — … Прежде всего — те, кого он привел с собой, и те, кому он доверил святое дело вести страну в направлении демократии. Когда он выбрал вице-президентом с третьего захода, вопреки мнению Верховного Совета, Геннадия Янаева… Тогда я понял — это всё!
— Но ведь был с ним и Яковлев, — а именно его называют идеологом перестройки, — не вполне принял я аргумент собеседника.
— Да, да, конечно… У меня с Александром Николаевичем очень хорошие отношения. Хотя он и был завотделом агитации и пропаганды ЦК, тем не менее, всегда от них отличался.
— Чем? — поинтересовался я.
— Тягой к демократизму и безусловным стремлением избавиться от всякой жесткости, от бестактного давления на деятелей культуры. Потому он и был отправлен как бы в ссылку — правда, в Канаду. Но все же — не в Магадан, как отец моей жены, например. Или все друзья нашего дома…
Горбачев от Александра Николаевича избавился, заменив его Лигачевым. Ну и кто же были потом в ГКЧП? Как раз те люди, которых он привел, — Язов, Крючков…
Наш дальнейший диалог, посвященный Горбачеву, звучал примерно так:
— Может он перепугался, что не туда идет? Тогда и эти назначения объяснимы, и более понятна его идея. Ведь и правда, мог же человек сообразить, что рубится не то что сук, на котором так удобно сидеть, но и ствол всего дерева. А этого он мог и не очень хотеть.
— Да, вероятно перепугался… Тот же Крючков — ведь он в 56-м в Венгрии участвовал в подавлении восстания. В общем, в результате, он сам окружил себя будущими членами ГКЧП. И однажды свершилось то, что свершилось… Но в то же время, я не могу не сказать, что он историческая личность и его имя будет безусловно и навсегда связано с демократическими устремлениями. Я с ним неоднократно встречался и даже книги ему дарил с автографами: в начале перестройки мы все распахнули свои сердца.