Брак по расчету
Шрифт:
– Шампанское тебе, – говорит он, протягивая мне бокал и беря за руку Джемму: – А что за восхитительную барышню ты нашел для меня? – Он поднимает визор шлема, чтобы представиться: – Кеннет Харринг, наследник титула виконта Уэстборо.
– Хаз. Я Джемма, – отвечает она ему со странным спокойствием.
– Ч… что? Джемма? Чтоб мне провалиться! – восклицает пораженный Харринг.
– Будь осторожен со своими желаниями, Харринг. Могут сбыться! – пугает его появившаяся позади Сесиль, закутанная во множество слоев черной тафты.
– Локсли! Темная сторона Силы! Ты в кого переоделась?
– Преждевременная менопауза помогает держать таких свиней, как ты, на безопасном расстоянии, – с характерной язвительностью отвечает она.
– Ты удивилась бы, узнав, сколько зрелых дам ценят мое общество. – Сказав это, он подмигивает накрашенной троице с зубными протезами справа от нас.
Сесиль, поморщившись, отворачивается:
– Ты мне противен.
– Отлично, дамы и господа, сексуальные маньяки и социопаты, – говорю я, кивнув Харрингу и Сесиль. – Я бы пошел на танцпол, эта медленная музыка не так раздражает. Джемма, ты со мной?
– С умеренным удовольствием, – отвечает она с широкой улыбкой.
Мы с Джеммой выходим в центр зала и начинаем двигаться в ритм музыке.
– Так что?
– Так что – что?
– С чего такие внезапные изменения? Что с тобой случилось на пути в Дамаск? [55]
– Я поняла, что необходимо сменить образ, – коротко отвечает она.
– И почему?
– Чтобы надрать задницу тебе и всем остальным высокомерным снобам.
– Вот герцогиня, которую я знаю! – В конце концов, у нас дипломатическое перемирие, и ее ответы вызывают у меня улыбку.
55
Один из эпизодов жития апостола Павла. Путь в Дамаск означает поворотный пункт, важную перемену.
– Серьезно! Вы бы в моем мире не продержались и четверти часа. Хотелось бы посмотреть, как вы едете в метро в час пик в толпе и пытаетесь не дать себя расплющить! Или пытаетесь выбраться живыми из магазина в первый день скидок!
– Но мы не в твоем мире, – уточняю я.
– Именно, это я в вашем, поэтому я не только вам покажу, что просто прекрасно могу жить здесь, но и что вообще мне это удается лучше, чем вам, которые здесь родились.
– У тебя мания величия.
– Может, и да, но разве ты не живешь с ней с детства? Боишься, что кто-то украдет твои лавры?
– Не боюсь. – По какой-то неизвестной мне самому причине я наклоняюсь к ней и шепчу на ухо: – Признаю, что ты молодец, но тебе еще многому предстоит научиться.
– Ты еще ничего не сказал, – укоряет меня она.
– О чем?
– Обо мне! О моем образе. Столько месяцев ты этого добивался, стыдил меня, и вот я появляюсь во всем блеске, точно сияющий на Рождество «Хэрродс» [56] , а ты только спрашиваешь «почему?»!
– Может, ты кое-чего не заметила, но я заметил, – возражаю я.
56
Легендарный
– Чего?
– Когда ты вошла в зал…
– И что случилось?
– Ничего, – невозмутимо отвечаю я.
– Как это ничего? – мрачнеет она.
– Впервые за все время, когда мы с тобой оказались в обществе вместе, не произошло ровным счетом ничего.
– Я не очень понимаю, к чему ты клонишь.
– Объясню: каждый раз, когда ты входила в комнату, ты магнитом притягивала взгляды, все внимание. Но не задирай нос, это не в хорошем смысле. Все поворачивались посмотреть на тебя, шокированные твоим внешним видом. И впервые сегодня вечером ничего не произошло. Никто не обернулся к лестнице в ужасе, будто ворвалась банда грабителей.
Джемма отводит взгляд и опускает голову.
– Ну, не расстраивайся. Это синоним того, что твой новый образ имел успех.
– Раз ты так говоришь… – Мои объяснения Джемму, похоже, не очень вдохновили.
– Говорю. И, так как сегодня меня тянет на откровенность, скажу тебе еще про два момента. Я очень ценю твои усилия, несмотря на то, что тебе потребовалось немало времени; и кто бы то ни был, но он проделал отличную работу, тебе действительно очень идет, прекрасно выглядишь. Поэтому – спасибо.
– Это три.
– Что?
– Три момента, а не два: ты ценишь мои усилия, я прекрасна и спасибо.
– Я не говорил, что ты прекрасна. Я сказал, что тебе очень идет.
– А ты не очень умеешь делать комплименты, да?
– Не выкручивай мне руки.
Какое-то время мы танцуем молча, потом я замечаю, что она оглядывает зал, будто ищет кого-то, и какая-то часть меня, которую я не могу контролировать, спрашивает:
– Полагаю, что среди причин для подобных изменений есть и кое-что еще… или кто-то еще?
– Кто?
– Ты неделями махала у меня перед носом его именем, как флагом, а теперь играешь в дурочку? Уиллоуби.
Джемма качает головой:
– Нет, Уиллоуби тут ни при чем.
– Ты будто кого-то ищешь.
– Твою маму, – с полуулыбкой отвечает она. – Хотела устроить ей обморок, как на показе мод.
– Не думаю, что тебе удалось бы добиться этого, как бы ни старалась.
Я затаиваю дыхание. Если Уиллоуби ни при чем, у меня одной проблемой меньше.
– Ты не можешь расслабиться? Я будто танцую с бюстом адмирала Нельсона, настолько ты зажата!
– Просто держусь настороже. Не сомневаюсь, стоит мне потерять бдительность, как ты тут же выдашь какую-нибудь из своих острот. Готовлюсь отражать удар.
– А при этом я, наоборот, самый спокойный человек в этом зале, в гармонии с миром. Все было довольно просто, и все же ты до последнего гребла против течения. А я всего лишь просил, чтобы рядом со мной был человек, который бы меня не унижал и не ставил в неловкое положение.
– Какая жалость! Только так можно уменьшить твое раздутое эго, и только неловкие положения могут сбить твою спесь, – откликается она с ангельской улыбочкой.