Брат, мой брат
Шрифт:
Конечно, мне хотелось сказать совсем другое. Но в силу детского недомыслия я просто не могла сформулировать своих радости и гордости от того, что у меня совершенно неожиданно образовался защитник.
— Ладно… — Витька улыбнулся так, что стало заметно пустое место в зубном ряду — недавно выпала «четвёрка».
И краснота с его ушей сошла.
Мы в тот день всё-таки припозднились: слишком долго обсуждали, что бывает сначала — молния или гром. Тем более начинало немного накрапывать.
Но дома мама нас всё равно не ругала. И даже ничего не сказала, когда выяснилось, что я забыла купальник для танцев — наверное, так сильно была удивлена, что
Глава 8. Пророчество
Про блошиные рынки я только слышала и никогда на них не бывала. Во-первых, в зоне ближайшей досягаемости таких никогда не было, а во-вторых — у меня срабатывал рефлекс, из-за которого я сразу начинала чесаться.
Но в новом районе обитания, куда мы переехали, поблизости как раз оказался такой, а Витька объяснил, что блохи на людях не живут — только на животных. Которых у нас нет. Так что можно не бояться.
С долгожданным наступление воскресенья я решила не будить Витька, а, прокравшись на цыпочках, вышла из дома одна.
Мне казалось, что я никогда не привыкну к ровной линии горизонта после всех лет жизни в сплошной городской застройке. Взгляд поначалу так и расплывался, а мозг рисовал внутри себя картины несуществующих высоток. И только через пару недель я поняла, какая же это свобода — иметь возможность лицезреть горизонт.
По нужному адресу с гугл-карт — там так и было указано «блошиный рынок» — кучковались небольшие крытые павильоны, защищающие рыночных обителей от дождя, снега и неба. Были даже входные ворота, которые, как змеёй, украсили витой гирляндой — хоть снегом пока и не пахнет, Новый год всё-таки не за горами. Наверное, предпраздничной суетой и объясняется повышенное столпотворение на рынке.
У самых ворот я замедлила шаг, и в душе у меня забурлила непривычная робость. Люди, населявшие сейчас этот рынок, показались мне единым организмом, который жил по каким-то своим законам. Будто бы каждый человек был связан с остальными невидимыми нитями, образуя единый организм, словно спрут. Как Левиафан или что-то около. И нужна ли буду этому Левиафану я? И, если да, то в каком качестве?
Не успела я толком развить эту мысль, как почувствовала толчок в спину. От неожиданности шагнула вперёд, чтобы не потерять равновесия. А у меня из-под локтя выпрыгнула небольшого роста бойкая старушка, которая, весело заглядывая мне в лицо озорными, хоть и окружёнными паутинкой морщин глазами, велела:
— Не робей, красивая! За погляд денег не берут.
Мне кажется, в старости есть очень большой и однозначный плюс — сниженные требования к поведению. И то, что на молодом человеке — во внешности или поведении — считывается как что-то некультурное, у старого выходит с особенным размахом и даже обаянием.
Не дожидаясь моего ответа, старушка бойко зашагала в своём сиреневом пальто прямо по следам машинных шин ко входу на рынок. А её старомодная беретка острым кончиком торчала в пасмурное небо, словно маячок. Я решила, что если эта бабушка не боится левиафанов, то мне и подавно не положено.
Приободрённая, я зашла на территорию рынка.
Я подозревала, что попаду в небольшой филиал турецкого рынка, где тебя хватают и за руки, и за ноги, а отказ что-либо купить воспринимают кровной обидой. Но тут, кажется, царили совсем другие правила — продавцы, сидящие на ровных скамейках, больше переговаривались друг с другом. Но и зорко следили за возможными покупателями — не решит ли кто-нибудь что-нибудь утащить.
Многообразие выставленных
— Глаза зелёные — значит ведьма. Бери за половину, а то торговли не будет.
— Хороший у вас маркетинг, — улыбнулась я выгодному предложению. — Тогда ещё подвеску давайте.
Я выбрала самую «крутую» — стилизованную под пентаграмму — подвеску. Кто, кстати, решил, что пентаграмма для призыва дьявола? Вполне себе защитный оберег.
Сунув первую покупку в сумку, я пошла бродить дальше. Понабрала ещё немного мелочи, в том числе и хитро сделанную из соломы и ткани куклу, на «бирке» которого фломастером было выведено: «Домовой». Вообще-то всякие ночные шорохи и скрипы начинают меня беспокоить, поэтому я включила суеверие и решила разобраться с ними таким образом. Впрочем, от мамы я слышала немало историй, как домовые начинают ночами душить хозяев… Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления.
Ещё немного побродив, я утомилась и поняла, что на блошином рынке в основном продают то, что и даром никому не нужно. А чтобы найти что-то стоящее нужно потратить немало времени и сил, коих у меня уже серьёзно убыло. И я решила брать курс на выход.
На красную неновую машину, припаркованную у дороги, я сначала не обратила никакого внимания. Пока из неё не вышла цыганка.
Нет, в национальностях я разбираюсь не очень хорошо и по внешним признакам не отличила бы цыганку от, скажем, индианки. Но это была прямо карикатурная цыганка, которую можно было бы нарисовать в мультфильме — в ярком, цветастом и очень идущем ей платье. С очень чёрными, просто в синеву вьющимися волосами. И с носом, благородно изогнутом примерно на середине. Возраста этой женщины я не уловила, а вот жгучий взгляд был такой, что будь я мужчиной, то определённо бы оценила положительно.
Я стараюсь не жить стереотипами, так что постаралась поскорее отодвинуть от себя мысли о том, что цыгане воруют детей. Тем более — мне-то чего бояться, если я давно не ребёнок? Но всё равно я струхнула, когда цыганка направилась прямиком ко мне.
— Горе тебя ждёт, — «с порога» заявила мне женщина с лёгким иностранным напевом. По её телу при этом прошла странная дрожащая волна, как если бы каждая мышца вздумала прийти в движение. Выглядело завораживающе и пугающе.
У меня внутри что-то треснуло и, чтобы не показать этого, я поспешила надерзить:
— Ага, и чтоб его снять, нужно тебе всё золото с деньгами отдать.
Я нарочно взяла от цыганки в сторону, чтобы развеять странный морок, наползающий на уши от её мягкого голоса. Поэтому следующие цыганские слова упёрлись своей остротой прямиком мне в спину. По которой мигом прошёлся холодок.
— Зря ты это сделала. Семью только свою порушишь, мать с отцом поскорбишь. Плохо тебе будет. И счастья тебе теперь не сыскать.
Моё сознание тут же, опираясь на пространные слова «ведьмы», достроило неприятную картину. Хоть она и не сказала ничего конкретного, но… меня это всё равно до жути разозлило. Если уж кому-то и не должно быть дела до моей любовной привязанности, так этой чужой тётке, пусть она и цыганка.