Брат, мой брат
Шрифт:
Наверное, я поступила неправильно и надо было просто идти дальше, не обращая внимания на злобное пророчество. Но у меня внутри всё взыграло и захотелось очень сильно отомстить. Моментально припомнив, что цыганки очень суеверные, я с полпинка развернулась к ней и в пару шагов снова оказалась рядом. Не давая цыганке времени опомниться и ещё чего-нибудь наплести, я вцепилась в её шикарную шевелюру. Не настолько сильно, как если бы она вдруг вздумала увести у меня Витьку — просто захватила пальцами несколько волосинок — и дёрнула.
— У меня бабушка — ведьма! — прямо в лицо заявила я
Надеюсь, почившая бабушка простит мою ложь.
С чужими волосами в ладони я бодро припустила по просёлочной дороге прочь.
Совсем, совершенно я не понимаю романи, но пока эта оголтелая тётка за мной гналась, выучила несколько цыганских ругательств. В частности,
«тэ курэл тут джюкло». Потом на ломаном русском она просила меня вернуть ей волосы и даже заплатить. Но я была моложе и быстрее, так что цыганка быстро отстала и вернулась обратно к рынку.
Вот и славно. Будет знать, как меня кошмарить. Победительницей, я пошла по просеке к дому.
В воздухе разливалось спокойствие. Хоть погода и была пасмурной, дороги лежали коричневой травой к верху, а деревья напоминали пустые, чёрные лабиринты — всё это совсем не печалило. Скорее рождало ощущение, что в мире всё бывает по-разному, и даже если зима прикидывается осенью, это ничего не значит. И не делает зиму хуже — наоборот, меня немного пугала перспектива пробираться к остановке среди сугробов в мой рост.
Из-за поворота неспешно выглянул наш с Витькой дом, заставив меня поспешить сильнее.
Витька уже был на ногах. Вернее, на окне — высунувшись из оного по пояс, он крайне сосредоточенно взирал на что-то на верхней оконной раме. Зубами при этом зажав несколько гвоздей, и спиной изогнувшись так, будто намеревался прямо из окна на землю встать на мостик.
— Если ты решил покончить с собой, то тут слишком низко, — не скрывая сарказма, сообщила я, когда подошла ближе.
Витька нарочно даже ухом не повёл.
— И этот дом дофтанется тебе? Не дофдёфся, — сообщил он, немного шепелявя.
— Кстати, неужели нет такого приспособления, чтобы не держать гвозди в зубах?
Витька пожал плечами. Изогнувшись в крестце, он занырнул обратно и исчез из поля моего зрения. А я вдруг подумала, что до двери идти слишком далеко — аж завернуть за угол. Окно же очень предусмотрительно раскрыто.
Представив себя скалолазом, я, вцепившись руками в подоконник, зашагнула на приступку фундамента. Окно неожиданно скрипнуло, и мне в голову разом обрушилась картинка, как оконная рама вместе со мной вываливается, и мы, вдвоём, летим вниз. Это меня совершенно не порадовало и не добавило ни капли устойчивости. Хорошо, что Витькины руки уже перехватили мои сверху, лишая иллюзии, что я сейчас рухну. Мир снова приобрёл привычную устойчивость.
— Сестра, ты опять забыла, где у нас дверь? — «участливо» поинтересовался Витька.
— Никакого забытья! — поспешила оспорить я. — Просто зайти в дом не через дверь — единственный метод снять цыганское проклятье.
— Тогда хорошо, что мы не живём в многоэтажке, —
Я, стараясь не выдавать волнения, коротко пересказала то, что произошло у меня с цыганкой. Волосы которой я где-то потеряла, но и без них Витька мне поверил. Разве что посетовал:
— Я думал, что всех цыган давно отловили, отучили и заставили выдавать микрокредиты.
— Ну, сегодня же воскресенье — наверное, у неё выходной…
… — и её тянет творить куда более добрые вещи.
Я усмехнулась. Витька ни на секунду не взволновался из-за слов цыганки, и мне тоже захотелось относиться к ним легко и с юмором. К тому же, я вовремя прикупила нам оберег-пентаграмму и домового.
***
Хоть погодная зима в гости к нам и не спешила, но грядущего нового года никто не отменял. Поэтому дом, который мы потихоньку обживали, чинили и отмывали, начал ненавязчиво обрастать соответствующим декором.
Вокруг циферблата часов примостились настоящие еловые ветки — совсем короткие и тонкие, чтобы не упали под своим весом, но всё равно добавляющие в комнату запах зелёной свежести. Скатерть на кофейном столике приобрела узор из двуцветных изогнутых леденцов, а окна теперь закрывали не только плотные шторы, но и паутинки гирлянд. В углах я рассадила мягкие игрушки, которые мы нашли в бабушкиной кладовой, когда собирались — они кажутся мне милыми. А на обеденный стол я нашла лампы, стилизованные под старые свечи в подсвечниках — опять же на блошином рынке. Их свет давал приятные и длинные тени на полу, если сумерки были не слишком плотные. Кстати, деревянный пол почти деревенского пола очень мягко скрипит, когда по нему идёшь. Этот звук здорово отличается от городской квартиры — даже не знаю чем. Просто он чище и тоньше.
Здесь, в частном секторе, тебя обволакивает тишина. Сначала ты её не замечаешь. Затем считываешь, как нечто беспокойное — как если бы ты вдруг, ни с того, ни с сего очутился в открытом космосе, где звуков не существует. И только через время ты понимаешь, что подобная тишина — это единственно возможное обитательное пространство. Просто потому, что она — спокойствие. И вечность.
Под такую тишину остаётся только, не торопясь, пройти до ковра, опуститься на него, держа в руках миску только приготовленного попкорна, и откинуться на спину. С миской при этом надо быть аккуратней — чтобы кукуруза не пересыпалась через край. И поставить её себе на живот, чувствуя им круглое, выступающее донышко.
Тогда над головой стелется длинный, древенчатый потолок, над которым ещё чердак. А на чердаке крыша уходит в высоту пирамидой, так что себя можно представить древним фараоном. На потолке — люстра, свисающая вниз округлыми лампами, которые будто качаются на цепях и держатся за деревянные перекладины. Такая ни за что не смотрелась бы в городской квартире, но по-королевски светит здесь. Словно она — в древнем замке, который нужно спасать от проклятия ночи.
Я слишком долго смотрю на свет, и у меня перед глазами начинают фонить цветные круги. Закрываю глаза, но круги от этого становятся только ярче, проявляя на сетчатке фантомные очертания предметов.