Братчина

Кожедуб Александр Константинович

— Пир в складчину? — спросил я.

— Не только пир, — ответила супруга. — Так назывались товарищества сборщиков меда, например. В Белоруссии отмечали свечные братчины. Делали пудовую свечу и освящали ее на Илью.

— С водкой? — поинтересовался я.

— У тебя одно на уме, — вздохнула жена.

Некоторые мои пристрастия ее расстраивали. Но все мы живые люди, и у каждого свои недостатки.

— Ну так что, берешь «братчину»? — спросила Алена.

— Если до утра не найду ничего лучше, — сказал я. — Ты тоже продолжай

читать словарь.

— Мне надо ребенка кормить.

У нее всегда найдется отговорка. Но я к этому привык. Как говорится, не первый год замужем.

До утра ничего лучше не нашлось, и я отправился к Петрову с «братчиной».

— А что, хорошее слово, — сказал Михаил. — Я думал, ты вообще ничего не придумаешь.

Он был добрый человек, мой товарищ.

— В данном случае я главный редактор! — поднял тот вверх увечный указательный палец. — Но «братчину» беру. Сам придумал?

— Сам, — соврал я.

Петров с недоверием посмотрел на меня, однако ничего не сказал. Он умел сосредоточиться на главном...

— Не приняли «братчину», — позвонил он мне на следующий день. — Сказали, какие-то «братки», а у нас серьезное дело, государственное. Остановились на «лире».

— На чем? — не понял я.

— На приложении «Лира». Она у меня была запасным вариантом. Хорошее название?

— Хорошее, — не стал я спорить. — Сам придумал?

— Конечно, сам! — обиделся Миша. — Всю ночь не спал. А ты небось дрых без задних ног?

— Тоже не спал, — сказал я. — Словарь Даля с женой читали.

— Вы читаете, а отдуваться приходится мне. Что бы ты делал, если бы у меня в кармане не было «лиры»?

— Ничего, — согласился я.

Не говорить же Петрову, что «Лира» не бог весть какое название. И в Италии она всегда была копеечной валютой. Интересно, почему у них лира называется лирой? Но говорить ничего не стал. Все-таки мы с Петровым давно одним делом занимаемся. И в Союз писателей нас приняли почти одновременно, меня на месяц раньше. Миша, кстати, хорошо помнит об этом. А я и не напоминаю.

Да, славные были времена. Квартиры, гонорары, дома творчества. Но кто теперь об этом вспоминает? Выжил в девяностые годы — уже хорошо. Я, между прочим, выжил именно благодаря «жигуленку», приобретенному за те же гонорары. Садился за руль и бомбил. А вот Петров не бомбил, машина у него была, но он не умел ее водить. Рулила Татьяна, жена. Но тоже только до того момента, когда ее машина нанизалась на трубу, притороченную к багажнику машины, ехавшей впереди. Труба пробила лобовое стекло и аккуратно прошла между водителем и пассажиром. Михаил, правда, не говорил, что пассажиром был именно он. А кто?

Свою машину они продали, а я продолжал ездить. Не на «шестерке» из девяностых, на «десятке», однако это не меняет дела. На своей езжу машине, отечественной. На ней и прикатил в Монетный переулок с «братчиной». Но вот не взяли. Не понравилось браткам.

Я, правда, не сильно на это обиделся. И с «Лирой» можно

жить. Если в ладу, конечно.

Жена название «Лира» тоже приняла спокойно.

— Замыленное, правда, словцо, — сказала она. — Ты не сказал об этом Петрову?

— Нет, — промямлил я. — Не называть же приложение «Танком».

— У танков красивые названия — «Тигр», «Леопард», «Аллигатор».

— «Аллигаторами» называются вертолеты, — блеснул я познаниями в военной сфере.

Иногда я свою жену побаивался. Ее правда зачастую кардинально отличалась от общепринятой. Я уж не говорю о шестом чувстве. У выпускников филфака МГУ оно было каким-то запредельным. Тем более Дев по гороскопу. Вот и про танки вспомнила.

— Думаешь, все кончится плохо? — спросил я.

— Посмотрим, — хмыкнула она.

Да, смотреть ей. Мне страдать.

— Да ладно, — опять хмыкнула она. — Хуже, чем есть, не будет. Как-нибудь справишься.

И на следующий день я отправился в Монетный переулок справляться.

3

Петров встретил меня уже не так радушно, как раньше.

— В газете работал? — спросил он.

— В журнале, — ответил я.

— Это не одно и то же, — посмотрел он в окно. — Я вот в «Московском писателе» пахал.

Миша не был похож на человека, который может пахать. Да и работал он в этом еженедельнике лет двадцать назад. Тогда мы все пахали, а точнее, пили водку вместе с авторами и без оных.

— Ну, во всяком случае, хотя бы узнали, что такое верстка, — перевел он взгляд на меня. — Можешь верстать?

— Сейчас это делают на компьютере, — сказал я. — Программа называется «Макинтош».

— Действительно! — удивился Петров. — А я думал, ты вообще... В таком случае — действуй.

Да, следовало с чего-то начать. В любом номере выпуска, и тем более в первом, должен быть гвоздь. Что у нас забивают в начале третьего тысячелетия? И главное, чем?

Я спустился на этаж ниже, в библиотеку, и полистал подшивки «Литературной жизни». Статьи, рецензии, стихи, иногда рассказы. Интервью! Единственным материалом, вызвавшим у меня интерес, было интервью с одним из деятелей Государственной думы.

«Думай, старик, думай! — сказал я себе. — Что обсуждает общественность на страницах отечественной прессы?»

Общественность сейчас — в нашем случае интеллигенция, не очень хорошо понимающая, кого надо предавать и на каких условиях, — обсуждала ухудшение жизни. После дефолта девяносто восьмого года лидерам нации ничего другого на ум не приходило.

«А славянский вопрос? — спросил я себя. — Что о нем говорил Достоевский в своем “Дневнике”?»

Да, выручить меня мог только Достоевский. К счастью, я почитывал его «Дневник» на ночь глядя. Именно эта книга со стопроцентным результатом обеспечивала писателю бессонницу. У самого меня книги сейчас если и выходили, то без гонораров. А какой в них тогда прок?