Братчина
Шрифт:
— Наверное.
— Твое, конечно, дело, но добром это не кончится, помяни мое слово. И вообще... Только я никому ничего не скажу, даже под пытками. У сталеваров, знаешь, твердый характер. И прямой. Книгу издадим — я тебе первому дам слово. Если наградят премией, позову на банкет. Надо дружить друг с другом, а не собачиться. Ты меня понял?
— Понял, — сказал я.
Птичкин вышел из кабинета. Я подумал, что поэму про Будённого он написал исключительно ради премии. А что, могут и дать. В России всегда найдется местечко, где оскорбленному
В газете меня ждал антипод Птичкина.
— Ты что-нибудь про «Лиру» слышал? — спросил Кроликов, как только я вошел в комнату.
— Нет.
— И про меня не слышал?
— Нет.
— Что вы заладили — «нет» да «нет»! — фыркнула Тамара. — Леша сказал, что Петров против Алексея Павловича копает. А вы к нему ходите. Что он говорит?
— Давно не хожу, — сказал я. — После Кремля мы рассорились.
— Да ну? — удивился Кроликов. — А что было в Кремле?
— Напились, — пожал я плечами. — Не все, конечно, некоторые, но осадок остался.
— А что, вы можете напиться? — тоже удивилась Тамара.
— Ничто человеческое нам не чуждо.
— Кому это — нам?
— Небожителям. И вообще, не лезь не в свое дело. Так что говорит Белкин?
— Петров ходил к Рыбину, — вздохнул Кроликов. — Беседовали на повышенных тонах. А это добром не кончается.
«Они что, сговорились с Птичкиным? — подумал я. — Разные люди, а мыслят одинаково».
— Ира, он тебе больше сказал, — повернулась к подруге Тамара. — Признавайся.
— Не сказал, а намекнул, — ответила та, стараясь не смотреть на меня. — Скоро, говорит, всё узнаете.
Как всегда, до меня все доходит в последнюю очередь. Что за намеки?
— Ладно, оставим сплетни, займемся делами, — распорядился Кроликов. — Значит, всем коллективом мы едем в Питер?
— Да, в качестве награды за хорошую работу, — заулыбалась Ирина. — Я пошепталась с Натальей, и она все устроила.
Наталья была одна из сотрудниц в департаменте Рыбина. Между прочим, повадками похожа на Ирину, и они вполне могли пошептаться. Но все вместе мы еще никуда не ездили.
— А теперь поедем! — сказала Ирина. — Там шикарная программа — Таврический дворец, жить будем во дворце в Пушкине...
— А Эрмитаж? — встряла Тамара.
— Эрмитаж в частном порядке, — сказал Кроликов. — И вообще, он Зимний дворец. На сколько едем?
— На пять дней.
Ирина стояла перед Кроликовым, вытянув руки по швам. Хорошая подчиненная, вышколенная.
— Поедем? — посмотрел на меня Кроликов.
Я пожал плечами. Скажут — поеду, мое дело маленькое.
6
В город на Неве мы отправились поездом. Нас четверо, в купе никого лишнего. Если кого-нибудь и убьют, найти убийцу не составит труда.
Но весь вечер я рассказывал не про потенциального убийцу, а о Валере Дубко, своем университетском товарище. Прямо перед выездом я узнал, что он умер в Вильнюсе.
— Вы в Минске учились? — спросила
— Да.
— А при чем здесь Вильнюс?
Это была долгая история. Сразу после университета мы с Валерой работали в Институте языкознания Академии наук, Валера в секторе славистики, я в секторе современного белорусского языка. Затем я ушел на телевидение, а Валера остался. Диссертацию он не защитил, но для этимологического словаря белорусского языка написал статью по букве «К», корневой букве индоевропейских языков. Никто из докторов наук за эту букву браться не хотел, свалили на младшего научного сотрудника.
Я знал, что Валера не защищался по принципиальным соображениям.
— Чтобы быть хорошим специалистом, не обязательно остепеняться, — сказал он мне. — Тем более фотомастеру.
Валера действительно был мастером фотографии. С первого курса он ходил с тяжелой сумкой на плече, в которой лежали несколько фотокамер, штативы, бленды и прочая дребедень. Снимал он все подряд, но предпочтение отдавал портрету. На первом курсе завоевал Гран-при на конкурсе в Испании. Это был портрет Ленки Коган, самой яркой из однокурсниц. Но были на негативах портреты и других однокурсников, в том числе мой.
— Мой портрет пошлешь на конкурс? — спросил как-то я.
— Нет.
— Почему?
Валера пожал могучими плечами. До университета он занимался штангой, заработав себе какие-то проблемы с сердцем.
На втором курсе Валера женился на одногруппнице Нинке Кожуро. На третьем изобрел проявитель, многократно превосходящий по параметрам все известные. На четвертом написал книгу о кактусах. Их он считал мыслящими существами, попавшими на нашу планету из других миров. Так что буква «К» была не единственным его пристрастием.
После университета наши пути, как я уже говорил, разошлись, однако слухи о нем до меня доходили, в основном, конечно, по сарафанному радио.
Валера основал фотоклуб, в котором обучал недорослей фотографии. Ушел от Нинки, а у них было уже две дочери, и женился на приме-балерине театра оперы и балета. Этот факт, кстати, меня не удивил, балерин Валера охотно снимал еще в университете.
— А ты видел их антраша? — спросил он, когда я заикнулся о балеринах. — Космос, а не прыжки!
Космос интересовал его во всех проявлениях. Меня в балеринах привлекали прежде всего ноги, но говорить о них с Валерой было бы неуместно.
Мы с ним изредка встречались на Ленинском проспекте, позже я и вовсе уехал из Минска, и вот оттуда прилетела весть, что Валера умер на одной из улиц Вильнюса.
— Почему все-таки Вильнюс? — уставилась на меня Тамара. Она внимательно слушала мой рассказ, в отличие от Кроликова и Ирины, которые шушукались о чем-то своем.
— Он там преподавал в Европейском университете, — сказал я. — А сам Вильнюс для него был центром арийской цивилизации. Слышала про арийцев?
— Нет! — отрезала Тамара. — Еще бы инопланетян сюда приплели. В Вильнюсе он зарабатывал на жизнь?