Братик
Шрифт:
Князь вернулся с заутрени и всё согреться не мог, несмотря на шубу на плечах, а может и из-за неё. Не давала тёплому воздуху помещения до озябшего княжеского тела добраться.
Иван Иванович потёр руками плечи и обернулся к стоящему у входа в горницу, спиной к закрытой двери человеку в заношенном кафтане из тёмно-синего сукна. Англицкого небось. Но давненько оно покинуло Туманный Альбион. Было вышаркано и даже подштопано не очень аккуратно в некоторых местах, в том числе и на груди. Там виднелся небольшой порез и чуть более тёмный синий цвет указывал, что порез сей саблей нанесен, и кровь в этом месте обильно кафтан оросила.
—
— Боязно, княже! — просипел явно простуженным голосом человек и кашлянул, подтверждая это. Надтреснутый такой кашель, как от застарелой простуды.
— Боязно?! — указующим перстом упёрся в синий кафтан подскочивший в два шага к двери Трубецкой, — Тебе меня опасаться надо. Ты это, Киря, должен понимать. А ещё должен понимать, что без меня сгинешь. Не станет меня, ну, сошлют куда на Белоозеро и что? Долго ты без меня протянешь? Меня-то сошлют, а тебя на дыбу, да на кол потом.
— Вестимо, а всё одно боязно. Князь… и брат Великого князя. Опять же два десятка дворян с ним, — потупился мужчина в тёмно-синем кафтане.
— У меня есть фряжского вина бочонок. Перепьются. А не хватит, так мёд есть стоялый. Не думай о них.
— А монах и литвин? — продолжал сгущать атмосферу синий.
— А ты? Ты и измождённый монах? Ты и книжник литвин? Ну, этот ладно. Литвин с воями в гриднице будет вино заморское хлебать в три горла.
— Будет? — пожевал губами человек у двери.
— Киря? Ты бы отказался от сладкого фряжского вина? Будет. Тебе остаётся оглушить монася, придушить подушкой юродивого княжёнка, который из-за глухоты ничего не услышит и поднять шум, чтобы народ собрался. Ну и обвинить в убиении князя Галицкого монася, который, насколько я знаю, чуть не три десятка лет в ссылке был с епископом Смоленским Варсонофием. Отомстил за дядю и за свои годы в казематах.
— А ежели…
— Всё! — рявкнул на Кирю князь Трубецкой, — Сегодня. Словно не с татем и душегубцем говорю, а с монасем.
— Я и…
— Точно, забываю игумен Кирилл, надо же как судьбами людскими бог играет… Твоей-то диавол. Всё, Киря, брось трястись. Сегодня надо всё сделать, второго бочонка фряжского вина у меня нет.
Иван Иванович Трубецкой махнул рукой, отсылая бывшего игумена Кирилла и сел на лавку, обхватив плечи руками. Думу думал.
Новости до Калуги с Москвы не быстро добираются, если специальных гонцов не посылать. С купцами в основном да с богомольцами. Рекою же ещё дальше. Это пока по Оке, да там ещё. Далече. Тем не менее, на этот раз весть о том, что к нему пожалует князь Углицкий Юрий Васильевич добралась раньше, чем тот Кремль покинул. Дворецкий Великого князя весточку с гонцом и прислал, что, мол, едет, и хочет наследство под себя в зад вертать. А его князя Трубецкого под зад коленом. Есть у тебя пара деревенек с них и кормись.
Ещё писал князь Иван Кубенской, что шатко теперь в Думе боярской и вообще на Москве положение Шуйских. Андрея псари палками забили. Иван брат его к полку отослан. Один князь Иван из старшей ветви остался, так он один, и не молод уже. А брат его Василий богу душу отдал. Глинские рвутся к власти. Почуяли силу в молодом Великом князе. Лют говорят растёт. Но если в гневе, то себя блюсти не может. А брата любит. А особливо после того, как тот заговорил, так души в нём не чает. И ежели что с ним случится, то дров может наломать. Не хотел отпускать из Москвы. Митрополит
Заканчивал князь Кубенской, что мол, гляди, Иван Иванович, не упусти возможность, раз бог её тебе даёт. Избавиться нужно раз и навсегда от семени прелюбодея, при живой жене на литвинке — девке гулящей женившегося.
Событие двадцать первое
Артемий Васильевич лежал в чересчур жарко натопленной комнате, обливался потом и жалел себя. И это было, уж точно не впервые, за три месяца и сколько-то дней. Так он своего второго дня рождения и не вычислил. Не пойдёшь к брату старшему и не спросишь, а какой, мол, брате, тогда день был, когда я «мама» научился говорить. Во! Нужно, если типография появится у него, то первым не «Часослов» печатать и уж точно не перевод стихов Коперника, а православный календарь. Ну и католический, на продажу в другие веси.
Как там у Высоцкого? А день, какой был день тогда? Ах, да среда. Ничего похожего на календари на стене Юрий Васильевич в Кремле ни видел. И у Макария даже не было. А на православном календаре нужно будет указать все посты и разными красками отметить, когда строгий пост, а когда рыбу есть можно. А ещё пасхальную неделю… Её ведь как-то там высчитывают, накладывая лунный календарь на обычный. Формула есть, которую монахи сейчас в секрете от народа хранят.
Нет, сто процентов, что такие календари должны покупаться.
Жалел себя Боровой частенько. Время должно быть нужно, чтобы сродниться с этим телом и этим временем. Смешно, нужно время, чтобы привыкнуть ко времени. Страдал ли он от глухоты? Конечно страдал. Ещё как страдал. Но тут уж ничего не изменишь. Нужно принять и жить.
Но гораздо больше он страдал от других вещей. От постов, от каш, от отсутствия кофе и чая. Еще мучала неудобная одежда. Ещё клопы. Их полно было в его хоромах. Просто тьмы и тьмы. Утром вечно искусанные ноги чесались. Нет! Нужно срочно уезжать из Москвы вот сюда. Стоить новый терем и завести сюда все тряпки с перинами только предварительно несколько раз прожарив в бане. Сам ничем подобным Артемий Васильевич не занимался, но в книгах читал, что тряпки в бане прожаривали, как и матрасы с подушками. Там в пере ещё и клещи какие-то есть. Наверно при температуре в сто градусов и они должны погибнуть.
А интернета с Википедией как не хватало. Телевизора. Да, начнёшь перечислять и пальцев на руках и ногах не хватит, даже если использовать пальцы чуть постанывающего во сне монаха Михаила. Слава богу хоть не храпящего. Пересветов не сказать, чтобы трубно совсем, но храпел. И если Юрий ночью просыпался, то назад уснуть было не просто. Нужно было собраться с духом и растолкать Ивана Семёновича, чтобы он на бог лёг. Это ведь идти к нему по холодному полу приходилось. Босиком. Во! Мать их этих хроноаборигенов, не могут тапки выдумать. Храп он понятно не слышал. Хоть в чём-то плюс от глухоты есть. Зато чувствовал вибрацию от деревянной лавки по полу к его кровати передающуюся. Бетховен палочку брал в зубы и на рояль, вибрации «слушал». Юрий же, родившийся глухим, к этому во много раз чувствительней был.