Братик
Шрифт:
Боровой этой книги не читал, он извернулся ужом и втиснулся под кровать, собирая рваной рубашкой пыль и трупики клопов.
— А-а-а! — опять заорал он, оказавшись в этом убежище.
Ворог решил не успокаиваться и довести княжеубийство до конца. Он оббежал кровать, попинал ногами, ударился носком сапога об столб балдахиновый и, призвав дьявола на голову Юрия Васильевича, схватился руками за… да хрен его знает, как эта балка у кровати громоздкой называется. Перевернуть душегубец кровать решил. Юрий уже заполз подальше и теперь смог
Бамс. Это поднятая кровать сгрохотала назад на пол, а тать завыл и зарычал потом снова.
Повыв чуток, громила снова схватился культяпками за низ балки и снова Юрий умудрился пяткой по пальцам попасть. Крякнув, тать взвыл, но кровать не выпустил и всё же перевернул её. Грохоту-то! Ногой Душегубец попытался прижать Юрия Васильевича к полу, но тот перевернулся через бок, и сапог ворога топнул по пустому месту, по трупикам клопов.
— А-а-а! — опять заорал Боровой и на коленях шмыгнул на другую сторону перевёрнутой кровати. И тут почувствовал топот на лестнице. Пол завибрировал. Снизу бежали.
— Помогите! — прокричал он, стараясь сделать это погромче, ну уж как получилось.
Событие двадцать третье
— Как помер?! — сотник Ляпунов смотрел на воя, что десять минут назад отправил привести содержащего в порубе татя, который решил извести князя Галицкого и младшего брата Великого князя, и глазами своими голубыми моргал.
— Помер…
— Я же вот часец назад его живым видел?! — командир отряда, что был послан беречь Юрия Васильевича, растерянно оглядел собравшихся в гриднице.
Князь Иван Иванович Трубецкой вскочил и грозно оглядел собравшихся.
— А кто стоял в охране?
Вопрос был интересный. Поруб этот был клеткою, одной из трёх, в которых при князе Симеоне Ивановиче, сидевшем на уделе в Калуге, при жизни, держали медведей. Если что, то Симеон Иванович был дядей Юрию Васильевичу — младшим братом Василия третьего, которому тот не дозволял жениться, пока у него наследник не появится. Так и умер бездетным. А удел его Великий князь Василий Иоаннович отписал своему младшему сыну.
Так вот, клети находились на дворе, запирались на надёжные запоры, а на улице была метель. Зима, может и на день всего, но вернулась. Не выставил Тимофей Михалыч Ляпунов стражи.
— Как помер-то? — поморщился сотник, разводя руками. Ясно, что отвечать перед Думой боярской и самим Великим князем ему придётся.
— Неведомо мне, — вой тоже, как бы передразнивая или подражая командиру, руками развёл.
— Ну, зарезан? Задушен? На куски разрублен? — тяжко вздохнул Тимофей Михайлович.
— Лежит на земле… Рожей в потолок… Крови не видно, — молодой бедновато одетый и экипированный воин теперь плечами пожал для разнообразия.
— Пойду я… гляну. Лекарь-то
— Лекарь? А, нет, нету, — и этот руками развёл, — в городе старец Сергий есть. У него лечатся. Хоро… Нет, лекаря. А тебе, сотник зачем, для Юрия Васильевича?
— Нет. Нормально всё с князем. Спит теперь. Для татя. Надо же определить отчего помер, если крови нет. Ладно, я быстро. Схожу, посмотрю. Много мертвецов повидал, мобуть и разберусь… ну, пойму отчего помер, — Ляпунов тяжело поднялся с лавки и грузно, скрипя половицами, двинулся к двери.
Сотник ушёл, а Иван Иванович Трубецкой встал с лавки и прошёлся до двери и обратно, головой туда-сюда с хрустом вертя. Затекла шея. Сидел, оперев подбородок о сцепленные в кулаки руки.
— Прав, сотник, нужно хоть этого Сергия вашего позвать, спросят же в Москве. И Великий князь и бояре… Нужно знать, как помер, — в спину ему проговорил Пересветов. Сидел с постной рожей. Корил себя, что поддался на уговоры того же князя Ивана Ивановича и решил с воями фряжского вина отведать. Давно не пил такого вкусного. В Валахии последний раз года четыре, а то и пять уже скоро назад.
— Придёт сотник и пошлём, если он не углядит, — махнул рукой на литвина учёного князь Трубецкой.
Ляпунов вернулся чернее тучи. Быстро.
— Что там? Нужно лекаря? От чего помер? — забросали его вопросами со всех сторон.
— Помер. Задушили. Шнурком. Как татары. Скажи, князь, а есть тут у тебя татары? С Казани или крымчаки?
— Ахметка?! Есть служивый татарин.
— Где он?! — взвился Ляпунов.
— Не знаю. На конюшне может? — князь Трубецкой нахмурил брови, — Да нет Ахметка он на такое не пойдёт.
— Пойдём, князь, поищем? Сам понимаешь, Иван Иванович, что со всех нас спросится и с меня, и с тебя, у тебя так-то в дому сие произошло. Нужно дознаться, что это вдруг конюх твой решил князя Галицкого удушить. Непонятное тут у тебя творится! — зло зыркнул на него сотник.
— Так я что, я ничего. Нужно, ну, пойдём. На конюшне вместе с Кирей… с Кириллом Афониным и тёрлись вместе завсегда. Киря с Ахметкой-то, — многословно стал пояснять Трубецкой.
Четверо сидевших в горнице вслед за Ляпуновым стали спускаться по крутой лестнице во двор. Там метель и не думала прекращаться. Но снег не хлопьями пушистыми падал на землю, а колючими иглами, крупой ледяной. И прямо в рожу обязательно крутящийся ветер норовил сыпануть.
Пройдя по огромному двору терема княжьего, четвёрка людей добрела, прикрываясь руками, до конюшни и с облегчением ввалилась в ворота. Кони, почувствовав чужаков, заржали, дергаться в загонах стали. Нервничали.
— Ахмет! Ахметка! — окон-то нет, темновато в конюшне, несмотря на полдень. Так в такую погоду и на улице в полдень сумерки.
Ещё после небольшого перерыва покричал Иван Иванович Трубецкой, но никто не откликнулся.
— Эй, есть кто-нибудь?! — гаркнул Ляпунов что есть мочи.