Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.
Шрифт:
Ну, брат, какое мне с министром житье, как мы ладим! Нельзя лучше. Он ни пылинки от меня не скрывает, отменно откровенно обходится со мною, и не могу тебе описать, как милостив; что бы ни хотел делать, всегда мне наперед намекает; дела ли, гулянье, пустяки, – все «пошлите-ка Булгакова!» Вчера пришел я к нему в семь часов вечера, попил чаю, потом сели на балкон, начали говорить, заболтались до одиннадцати часов нечувствительно, а он было дома остался, чтоб многое написать, и принужден был работать всю ночь.
Полетика того не показывает, но не верю, чтоб внутренне был доволен оказываемыми мне Дмитрием Павловичем ласками; впрочем, его уважает министр, а он
Все эти дни не выходил я со двора, как только, чтобы идти к Дмитрию Павловичу, как ради дела, так и по причине опасности на улицах: народ суеверный, ни за что ни про что в ухо свистнет. Одну женщину башмачник колодкою замертво положил, говоря, что, ходя с открытою грудью (что проповедниками запрещено), женщины раздражали Бога и навлекли землетрясение. Они этак могут подумать, что и соломенная моя шляпа, обшитая черною тафтою, может также навлечь вторичное землетрясение. Слуга покорный с такими чудаками!
Батюшка, говоря о пятидесяти червонцах, которые нам давать хочет помесячно, включает ли тут то, что нам идет от государя, или только свои одни деньги, что составило бы большие богатства? Да притом он говорит: «Буду вам давать вместо 40–50», – да я 40 никогда не получал, а только 25. Пожалуй, выведи меня из этого недоумения, чтобы я мог путем батюшке отвечать, и растолкуй мне новый план хорошенько, то есть вообрази себе, что перед тобою стоит князь Александр Щербатов и говорит: «Это смешно, как можно из рублей червонцы делать, и как можно вести счет с червонцами, я ведь не банкир, я почему знаю то, что ни есть, да я знаю», – и проч.
Каковы же ваши немцы! Поди-ка, так расшумелись, что и не уймешь. Здешних грешных сильно прижимают общие враги и заставляют кричать «аминь». Чем-то все это кончится, но приходится терять терпение.
Александр. Неаполь, 8 августа 1805 года
Император прислал с курьером, который привез мне письмо твое, прекрасную золотую табакерку, обсыпанную бриллиантами, Карпову, и велено ему дать, кроме жалованья, 1200 червонцев пенсии. Как меня это обрадовало! Давно заслуживал это бедный наш Карпов.
Александр. Неаполь, 22 августа 1805 года
Я был уверен наперед, что слухи о землетрясении дойдут до вас чрезмерно увеличены. Сие побудило меня два письма к тебе писать для большей верности; одно послано по почте, другое через курьера; вижу с удовольствием, что оба до тебя дошли. Но что меня очень тронуло и обрадовало, это поступок посла. Я посольше прочел этот пассаж; она была в восхищении и довольна, что ты признаешь так ласки ее мужа, о чем, верно, ему
Полно о сем, да притом Реди может тебе рассказать все подробнее; а я тебе его рекомендую. Когда возвратите его нам, не забудь сургучу прислать, в коем терпим нужду. Ну, брат, что за лады у меня с Татищевым и как он меня любит! Ты говоришь: грей железо, а мне кажется, что согрел да и сковал уже. Я был нездоров на той неделе: изволил детиночка обкушаться. Услышав это к вечеру от княгини (а я у него обедал в тот день), которая просила его заставить меня взять лекарство, он ей это обещал, прибавив, что любит меня как брата. Можно ли большее сделать уверение? Для меня оно кажется превыше всех, и я сколько бы ни жил, не буду в случае оное употребить. На другой день подлинно ко мне пришел и просидел часа с два.
Александр. Неаполь, 27 августа 1805 года
Третьего дня было ежегодное великое торжество Pie di Grotto, то есть что двор в великой процессии идет к гроте Позилипской прикладываться к мадонне. Вся армия в параде, под оружием, все смотрели это у Эллиота, а я обедал у милой посольши наедине. Ее окошки низки, и мы все отменно хорошо видели. Была, бедная, печальна, в глазах ее можно было читать: вот тысяч семь войска, но настоящего-то героя, героя моего сердца, нет. Она мне сказала, что послу написала слово в слово все то, что ты об нем мне говорил, и что он, верно, очень будет доволен видеть, сколь ты признателен.
Все у нас покойно и благополучно, но каналья Везувий все еще шалит: теперь течет речка серная позади горы; говорят, что прекрасно видеть две сии полосы, то есть красную огненную лавы и желтую серы. А мне эти прелести начинают быть равнодушны; посмотрел бы на Грабен, на острую Свято-Стефанскую мечеть, вместо круглых из лавы табакерок. Хоть посмотреть бы на круглые пуговки старушки, к которой я с Гришею так часто бегал!
В Пиедигротский праздник был перед Вилла Реале целый флот, который также много придавал торжества. Матросы были по рейдам, множество флагов украшали мачты, были тут два английских корабля, наш большой фрегат, корвет и много неапольских. Но жаль, что запрещено было стрелять так, как обыкновенно, ибо боялись, что все сии пушечные выстрелы могли бы повалить дома, поврежденные от землетрясения.
Александр. Неаполь, 5 сентября 1805 года
Встаю ранехонько, любезный брат, чтоб успеть что-нибудь тебе написать с капитаном Петром Егоровичем Александром, которого Дмитрий Павлович отправляет к вам курьером с великой поспешностью. Хотя он у вас останется не больше дня (ибо Татищев просит посла немедленно сюда возвратить Александра, а депеши наши послать в Петербург с кем-либо из вас), но все-таки рекомендую Александра: человек примерный и достойный. С горстью русских защищал он здесь Портичи против нескольких тысяч лазаронов, якобинцев и французов и разбил генерала Шкипану; за это дан ему Аннинский крест и от здешнего двора орден Св. Константина.