Браво, Аракс!
Шрифт:
Неужели про него забыли? Нет, не может быть!
Желая напомнить о себе, он начал прыгать из стороны в сторону, нетерпеливо царапал дверцу, подбегал к решётке, вставал на задние лапы, а передние умоляюще, как нищий, протягивал сквозь толстые прутья, громко рычал, сперва возмущённо, гневно, а затем горестно, будто плача. И может быть, впервые в жизни глядел на хлопотливую циркрвую прислугу заискивающе, унижённо, подобострастно.
Бугримова видела всё это сквозь дырочку в рабочем занавесе, но была не в силах подойти к старому больному другу.
Раздался
Закончив выступление, она подошла к клетке. Вся морда и тело Цезаря были в крови, страшных ссадинах и царапинах.
– Что с тобой! — ужаснулась дрессировщица. — Откуда кровь?
Окровавленный, обиженный старый великан дрожал от возбуждения, часто дышал.
С самым отчаянным видом смотрел он на неё, как бы спрашивая:
«За что же ты не взяла меня сегодня с собой на манеж? Почему ты так жестоко поступила? Разве я этого заслужил? Разве я, уже не помню, сколько времени, да что сколько времени — всю жизнь свою, не служил тебе верой и правдой? Когда-нибудь напал на тебя? Не охранял тебя, как верный страж? Разве мало на моём теле шрамов от драк? И ты ведь знаешь, что драки-то эти были в основном из-за тебя!
Что же ты сейчас стоишь перед моей клеткой и плачешь? Отчего ты так горько плачешь? Разве я не прав?
Как же ты могла так поступить? Ведь я же хочу, хочу и, главное, могу ещё отлично работать, я же, смотри, ещё какой молодой, здоровый и резвый, я же, смотри, какой ещё бравый и сильный…
Вытри слёзы. Я на тебя не сержусь. Но не надо больше так делать, ладно?..»
«Откуда на нём царапины и ссадины? Откуда кровь? Почему он весь в опилках?» — продолжала волноваться Бугримова.
И никто ведь не мог рассказать ей о том, что же в действительности произошло за время её получасового нахождения на манеже…
Когда старый лев услышал третий звонок, знакомую увертюру, аплодисменты на выход дрессировщицы, а затем марш — его, Цезаря, всегдашний выходной марш, тот самый фанфарный марш, который он помнил всю жизнь свою с самого раннего детства, то, казалось, понял, что зря напоминал о себе, понапрасну унижался перед цирковойприслугой, решил, что больше уже никогда никто не подойдёт к нему, что никому на свете он стал не нужен…
Ощутив полную безысходность, поняв, что всё рухнуло, рухнуло без возврата, что поправить уже ничего нельзя, что самое страшное свершилось, свершилось и не поможешь ничем, буквально ничем, он в отчаянии грохнулся ничком на деревянный пол клетки. Он катался, разбрасывал вовсе стороны опилки, истошно выл. Он задирал вверх лапы, извивался, яростно кусал и рвал когтями стены клетки своей и самого себя.
Отчего, отчего его не взяли сегодня в «централку» выступать вместе с молодняком, а оставили в пустом, полутёмном львятнике одного, совсем одного?..
Старый артист собрал все силы, в отчаянии вскочил на лапы и начал с размаху что есть мочи биться о прутья решётки мордой и грудью, раня их в кровь…
Она смотрела на бедного, обсыпанного опилками, окровавленного, тяжело
Никогда…
И всё-таки она продолжала бороться за его жизнь, делала всё возможное для его спасения. Однако Цезарь не поправлялся.
Наоборот, наступило заметное ухудшение, он стал сильнее хромать, и острая боль в суставах принуждала его часами плашмя лежать в клетке.
Лев угасал…
Зубы его качались и выпадали один за другим, а дёснами он уже не мог есть ни костей, ни мяса. Вскоре он отказался и от фарша с рыбьим жиром, а в последние свои дни только лакал понемножку молоко и воду…
Умер Цезарь легко. Небольшие судороги прошли по его телу, он вздохнул, вытянулся и затих навсегда…
Дождь лил и лил. Сарафан Оксаны промок насквозь, с её соломенных косиц стекала вода, но девочка и не собиралась никуда двигаться, глядя широко раскрытыми глазами на Ирину Николаевну и льва будто зачарованная.
– Ты помнишь Минск, Аракс? Конечно, помнишь, там мы купили для тебя лошадь. Так вот, в Минске мы и похоронили Цезаря. В отдельной могиле на кладбище для павших животных. А сверху на холмик положили большой камень с надписью: «Лев Цезарь»…
– Да, Ирина Николаевна, — чуть погодя сказал я, — не напади тогда Аракс на Цезаря, всё могло бы быть иначе. Аракс остался бы с вами, и не было бы сегодня этой встречи…
– Ты знаешь, Саша, — обернулась ко мне Ирина Николаевна. — Ведь я только совсем недавно догадалась, почему так странно повели себя львы тогда в Сочи, почему они вышли из повиновения. И эту догадку мою подтвердил один очень опытный врач-рабиолог.
– Рабиолог? — переспросил я. — Значит, все это связано…
– Вот именно! Ведь в Сочи мы попали вскоре после Казани… Как это тогда, в Сочи, мне не пришло в голову, что всё случившееся — следствие казанской истории! Я бы доказала всем! Я бы выждала ещё немного — рабиолог сказал: «Совсем ещё немного!» — и сохранила бы старую группу. Я бы никогда не рассталась с Араксом. Ведь он совершенно нормален. Ты же видишь, что он совершенно нормален, хорош и ласков. Выждала бы, дура, не слушалась бы советов, категорически настояла бы в главке на своём, и всё было бы в полном порядке… Нет, никогда не прощу, не могу простить себе этого!..
– Кто же мог знать, Ирина Николаевна?
– Я. Я должна была догадаться. Предвидеть. Как же мне можно было забыть про Казань, Саша? Ты ведь помнишь Казань?
Конечно, я помнил. Да и вряд ли найдётся кто из цирковых, не знающих об этой страшной истории. А уж об участниках её и говорить нечего. Они-то этот случай не забудут вовек…
Тогда, весной 1959 года, многие из них часто просыпались на рассвете из-за выстрелов. Болтали разное, и только потом, когда было уже слишком поздно, узнали правду. Это специальные бригады охотников вылавливали и отстреливали на окраинах города безнадзорных животных — кошек и собак…