Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

Мандюс таращился, разинув рот, на вымазанного сажей мальчишку в огромных деревянных башмаках, который шагал, прихрамывая, вниз по склону; следом за мальчишкой семенила собака.

Но он заметил и еще кое-что, хоть глаза и слезились от дыма: черную юбку, которая мелькнула возле сарая на каменоломне.

А на восточном краю пустоши, среди опрокинутых бочек, сидел на Черной Розе Синтор, хмурый, как грозовая туча. Что он думал, никому не ведомо, но говорят, что глаза его смотрели на постоялый двор. И взор Синтора

не сулил ничего доброго.

Глава двадцатая

ФОНАРЬ

В то утро во всем свете не было человека угрюмее и печальнее Туа-Туа. Что бы ни говорил Миккель, она отвечала одно и то же:

– Ни к чему это, Миккель.

Кончилось тем, что Туа-Туа расплакалась. Слезы прочертили дорожки на грязных от сажи щеках.

– Уж лучше пойду домой, к тетушке Гедде.

– И вовсе не лучше! Сядь, мы новый план придумаем.

На верфи стучали кувалды, на пустоши за Клевом еще перекликались люди Синтора. И только на каменоломне было тихо.

Туа-Туа села в вереск и оперлась локтями на старый разбитый фонарь.

– Откуда он у тебя?
– спросил Миккель.

– Вожак на рогах принес, когда от загонов бежал, - уныло ответила Туа-Туа, снимая со стекла клок шерсти.

– Каких загонов?

– Где пожар начался, - сказала Туа-Туа.
– И погонялась же я за ним. Весь порезался, пойди посмотри сам.

Миккеля вдруг осенило. Он взял фонарь и поставил его на вереск.

– Как думаешь, что будет, если сделать так, Туа-Туа?

Вереск медленно выпрямился, фонарь упал.

Глаза Туа-Туа слегка оживились.

– Конечно, если дверца открыта, - сказала она и распахнула разбитую дверку.
– У отца такой же был. Когда не дуло, можно было совсем открыть и...

– А нынче ночью дуло, - нетерпеливо перебил Миккель. Достаточно было поставить фонарь и войти в загон... Постой, что это?

Он быстро встал и погрузил фонарь в воду в кадушке у стены. Вода смыла почти всю грязь.

– Ну, что я говорил, Туа-Туа?!
– Миккель торжествующе проследил ногтем за буквой "Е", нацарапанной на дне фонаря.
– "Е" значит Енсе, понятно? Дело проясняется!

Туа-Туа грустно улыбнулась:

– Для кого проясняется, а для меня нет. Все равно Синтор верх возьмет, ты сам говорил.

– Синтору сейчас не до тебя!
– Миккель сунул фонарь Енсе в щель под крышей.
– Гляди: вот мой тайник. Солонина, копченая колбаса... Хлеб, конечно, твердый стал, прямо камень... Хочешь, сегодня ночью и убежим?

Туа-Туа покачала головой.

– Все равно Синтор меня поймает, - мрачно ответила она.
– Боббе теперь ничего не грозит. Ты к Скотту наймешься... Она сжала руку Миккеля так сильно, что даже слезы на глазах выступили.
– Только ты приходи на пристань... Проводи меня, Миккель. Обещаешь?

Он не успел ответить. Туа-Туа поцеловала

его в лоб и побежала по залитой солнцем горе вниз, к постоялому двору.

В последний раз?..

Глава двадцать первая

"ОРГАН, ДУРЬЯ БАШКА!.."

Туа-Туа угадала верно. Только Миккельсоны сели за стол завтракать, как вошел Мандюс Утот. Он поскреб в затылке, уставился на плиту и затараторил.

Сквозь кашель и хрип они различили: "строгий наказ", "хозяин Синтор", "сей момент" и "Доротея Эсберг".

Так или иначе, смысл был ясен: Туа-Туа должна отправиться домой, к тетушке Гедде, - и немедленно.

– Эта самая тетка, как ее там, сидит на ящике возле школы, совсем ошалелая, - добавил Мандюс сверх заученного урока.
– Новый учитель уже въезжает.

Сказал и засунул в ухо пятерку, скатанную шариком.

Делать было нечего. Девочка показала Мандюсу нос и всплакнула в объятиях бабушки Тювесон - у кого нет своей мамы, тот и чужой бабушке рад.

Пришел сказочке конец. Под парусом на чердаке осталась лежать только зеленая лента. Миккель сидел у чердачного окошка и пускал зайчиков в глаза Мандюсу, который на каждом шагу оборачивался, отбиваясь от Боббе.

Что делается на душе у пятнадцатилетнего парня, почти моряка, который чуть не плачет из-за девчонки?

Спросите Миккеля Миккельсона.

Одно дело - любить отца, и старую бабушку-ворчунью, и собаку, конечно. Но сейчас он чувствовал нечто совсем другое. Точно между сердцем и горлом застряла ледышка и никак не могла решить: то ли ей растаять, то ли остаться навсегда.

Ледышка осталась.

На макушке Бранте Клева мелькнула черная точка.

Вспорхнул на ветру белый платок. Потом и он исчез.

Когда Миккель спустился с чердака, на столе лежало письмо от богача Синтора.

"Поскольку, согласно еще не подтвержденным свидетельствам, принадлежащая Миккелю Миккелъсону собака (все-таки не "шавка") во время пожара принимала известное участие в собирании овец, господин Синтор не считает необходимым настаивать на том, чтобы собаку прикончили немедленно".

Так и написано: "немедленно". И подчеркнуто.

Миккель перевернул листок, но нигде не нашел слова "спасибо". Может, забыли второпях?

– Иди, есть садись, - позвала бабушка.

Но как проглотить овсяные блины, если кусок в горло не лезет?

Петрус Миккельсон сунул в карман свою книжечку и пошел слоняться вокруг верфи, Совсем как в былые времена, когда вся деревня говорила, что этот Миккельсон - настоящий бездельник...

А Миккель отправился на каменоломню и достал из тайника фонарь. Вообще-то он собирался отнести его ленсману, но теперь у него вдруг пропала охота. Он сидел и вертел фонарь в руках быстробыстро, пока буква "Е" не превратилась в хитрый, колючий глаз.