Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало
Шрифт:
Булгаков? Этот тип читает Булгакова?
— «Вам он ни в коем случае не угрожает», — невольно вовлекаясь в игру, продолжила она цитату. — «Вы умрете совершенно другой смертью».
Андрей застыл напротив нее с курткой в руках.
— «Может, вы знаете, какой именно, и скажете мне?», — спросил он тихо.
Валька очнулась. Игра перестала казаться забавной.
— Господи, что мы несем!
Она с досадой ткнула Андрея кулаком в плечо.
— Идиот! Разве можно такое говорить? Живи долго и счастливо!
— Я смотрю, общение с Арсеном сказывается на тебе
Валька не нашлась, что ответить, но тут лицо гостя неожиданно смягчилось и стало мирным.
— Спасибо, что накормила, — сказал он. — И полечила.
— На здоровье.
— Привет Арсену.
— Обязательно.
Андрей повернулся к ней спиной, открыл дверь и вышел на площадку.
— Так я не поняла, что ты хотел сказать? — спросила вдруг Валька. — Что-то, касающееся бабушки?
Гость обернулся и несколько раз в нерешительности переступил с ноги на ногу. Но тут раскрылись двери лифта, и на площадку высыпали соседские дети в сопровождении своих родителей. Андрей посторонился, пропуская. И, пока Валька здоровалась с бодрой соседской командой, он под шумок шагнул в кабину.
Двери закрылись, лифт поехал вниз, и разговор остался незавершенным.
А жаль.
— Повтори, не слышу! — взывала Екатерина Дмитриевна к мужу в телефонную трубку.
— Я говорю, через неделю буду дома! — закричал тот в ответ, но голос звучал не раздраженно, а весело. — Заеду в Брюссель, куплю сувениры… Что тебе привезти, Катя?
— Себя, — тихо ответила жена.
— Не слышу! Громче!
Екатерина Дмитриевна откашлялась.
— Привези мне пару альбомов для работы, — громко ответила она, прижав губы к звуковой мембране.
— Каких?
— Поновее. Для дома, квартиры и офиса. Желательно, в разных стилях.
— Хорошо. Как Дмитрий?
— Я его почти не вижу.
— Почему?
— Он теперь в своей школе почти круглосуточно пропадает, — с досадой ответила Екатерина Дмитриевна. — Организовал там какой-то дискуссионный клуб… Ученики в восторге.
— Ясно, — сказал муж безо всякого энтузиазма в голосе.
— А как у тебя дела? — спросила Екатерина Дмитриевна с подтекстом.
— Великолепно!
— Что-о? — не поверила она.
— Я говорю, великолепно! — весело заорал муж, неправильно истолковав ее удивление. — Дома расскажу! Все, Катя, время вышло… До встречи!
— До встречи.
Екатерина Дмитриевна медленно положила трубку на место и застыла над телефоном в раздумье.
У нее были серьезные сомнения относительно успеха предприятия, затеянного мужем. Она даже считала это авантюрой, но благоразумно удержала свое мнение при себе. Правильно сделала. Потому что муж в очередной раз доказал ей, что он «лучше знает».
Это была удобная и обтекаемая формула, с помощью которой легко оправдывалось нерациональное, иногда мучительное чувство любви, все еще терзавшее ее, несмотря на почти тридцать лет брака. Любви, которой она втайне стыдилась, которую тщательно
Она подозревала, что подобную зависимость муж воспримет не иначе, как глупую слабость, и проникнется к ней только легким презрением, которым проникаются к собаке, падающей на спину, задрав лапы, и с готовностью подставляющей под удар беззащитный живот. Поэтому она позволяла себе спорить с мужем, приводить собственные резоны, прекрасно понимая, насколько они формальны. И, озабоченно сдвинув брови, выслушивала контрдоводы. С легким нежеланием признавала их более разумными и принимала как программу действий.
Потому что Сергей «лучше знает».
Вот и сейчас муж доказал ей правоту этого нехитрого постулата. Если он говорит «великолепно», значит, дела обстоят еще лучше, потому что есть у Сергея осторожная привычка преуменьшать хорошие новости и преувеличивать дурные.
Екатерина Дмитриевна подняла глаза и внимательно осмотрела свое отражение в зеркале, висящем над телефоном. Свет мой, зеркальце, скажи…
«Хороша», — откликнулась бесстрастная глубина зазеркалья.
Из-за рамы на нее пристально смотрела моложавая женщина неопределенного возраста от тридцати пяти до пятидесяти. Высокая, подтянутая фигура, сохранять которую с каждым годом становилось все сложней. «Падение мышечного тонуса», — бестактно объявил ей инструктор в тренажерном зале. После тридцати пяти — это необратимое явление.
Она наплевала на необратимость. Загоняла себя до полусмерти, стараясь сохранить стройную привлекательность ног, узость талии, высокий подъем груди, плоский живот… Самой ей это было совершенно ни к чему, разве что окинуть себя в большом зеркале быстрым и требовательным взглядом, сурово отметить недостатки и скупо одобрить некоторые достоинства.
Пышные каштаново-медные волосы, обузданные хорошей стрижкой. Сама она втайне тяготилась рыжиной своих волос, воспринимая ее как нечто вульгарное, но ни разу не сделала ни единой попытки изменить их богом данный цвет. Даже седину не закрашивала, только изредка позволяла себе замаскировать серебряные ниточки каким-нибудь подходящим по цвету тоником, смывающимся после третьего раза.
Широкий умный лоб. Разлетающиеся длинные брови, всегда аккуратной формы. А под ними спокойные зеленые глаза, предмет особой тайной гордости.
«Вы носите линзы?»
«Бог с вами, милочка, это мой естественный цвет…»
Никаких косметологических кабинетов: от частых визитов вянет и слабеет кожа. Ее кожа пока в полном порядке: гладкая, нежная, чуть тронутая бледными веснушками, почти без морщин. Зато целая батарея хороших кремов, пилингов и масок, выстроившаяся на полочке в ванной, давала представление о том, как беспощадно ведется борьба с возрастом.