Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало
Шрифт:
Это неправильно.
Получается, что нет одной, отдельно взятой человеческой жизни. Есть сплетение множества судеб в единое целое, которое называется Жизнью. И, чтобы не разрушить его, человек не имеет права выдернуть даже одну-единственную нить из нескольких миллиардов.
Свою собственную нить, уж не говоря о других.
И никакой демократии.
Валька не успела понять, нравится или не нравится ей этот только что открытый постулат. Потому что Арсен наклонил голову, высматривая в окне номер дома, и неуверенно сказал:
— Кажется, приехали…
Валька прилипла носом к оконному
— Олимпийская деревня? — спросила она удивленно.
— Она самая.
Они остановились возле высотного одноподъездного дома. Впереди светился огромный стеклянный вестибюль.
— Как ты думаешь, консьержка здесь есть? — спросила Валька.
— Сейчас все узнаем, — ответил Арсен и выпрыгнул наружу.
Они закрыли машину и двинулись к непривычно широкому подъезду с огромным навесным козырьком над входом. Строились дома в Олимпийской деревне по весьма средним с точки зрения западного человека стандартам. Но для советских людей, не приученных к самым элементарным нормам комфорта, они стали символом недоступной процветающей жизни. После закрытия Олимпиады квартиры в новых домах распределялись среди элитной публики: известных актеров, певцов, журналистов, дипломатических работников… Вполне возможно, что какой-то мизерный процент жилья кинули и очередникам, что называется, для отчетности. Среди них могли оказаться и родители Андрея.
Вблизи подъезд выглядел не столь внушительно. Старая деревянная дверь с неработающим кодовым замком выглядела незащищенной, как пенсионерка. Одно огромное стекло справа от входа оказалось разбитым и угрюмо щерилось на них острыми кольями зубцов, торчавших из проржавевшей рамы.
— Как все запущено, — сказала Валька, озираясь.
— И консьержки, наверняка, здесь не водятся, — пробормотал Арсен себе под нос.
И оказался прав.
Огромный вестибюль поражал зрителей разве что остатками прежней роскоши. Прямо перед ними тускло отражало свет огромное пыльное зеркало, каким-то чудом уцелевшее на прежнем месте. Частично раскрошенный мозаичный пол под ногами все еще сохранял память об узорах, выложенных разноцветными кусочками кафеля. И только лифт вносил диссонансную ноту в это напоминание о былом великолепии. Лифт был новый, аккуратный, с яркими, вмонтированными в потолок светильниками и светлыми, пока не исписанными стенами.
— Какой этаж? — спросила Валька, на которую заброшенный вид некогда великолепного дома подействовал угнетающе.
— Восьмой.
Они поднялись на восьмой этаж, вышли на лестничную клетку и огляделись в поисках нужной двери.
Квартир на этаже было всего три. Нужная им дверь пряталась в самом темном углу, в закутке с выкрученной лампочкой.
Арсен зашарил по стене, пытаясь нащупать кнопку звонка.
— Постучи, — посоветовала Валька.
И он деликатно стукнул костяшками пальцев в холодную железную окантовку дверного косяка.
Они замерли, прислушиваясь. Никакого движения по ту сторону реальности.
Арсен снова поднял руку и постучал жестче, требовательней.
Показалось им, или на самом деле скрипнул деревянный пол под чьими-то ногами?
— Андрей, это я, Арсен! — громко сказал цыган и стукнул еще раз. — Открой, пожалуйста.
Никакого сомнения. За дверью кто-то был.
— Что он, свет в коридоре зажечь не может? — сказал Арсен с досадой.
— Ты один? — глухо спросил простуженный голос из-за двери.
— Я с Валькой.
— Господи, она-то что тут забыла, — пробормотал голос, и оскорбленная Валька подалась вперед.
— Я тебе таких вопросов не задавала, когда ты ко мне приперся, — ответила она громко и грубо. И после этих волшебных слов дверь немедленно распахнулась.
На пороге неосвещенного коридора стояла высокая мужская фигура в халате. Далеко за спиной хозяина светился проем комнатной двери, давая представление о размерах прихожей.
— Очень вежливо…
Человек говорил тусклым, больным голосом, но сарказм, звучавший в нем, невозможно было не узнать.
— …напоминать о своих благодеяниях.
— Ты на это сам нарываешься, — начала было Валька, но Арсен перебил ее:
— Свет в коридоре включи.
— У меня здесь лампочка перегорела, — ответил Андрей и посторонился.
— Входите, что ли. Только предупреждаю: у меня не убрано.
И, не дожидаясь, пока гости разденутся, поплелся в комнату.
У Вальки рвалось с языка несколько ядовитых фраз, но Арсен начал молча стаскивать ботинки, и она усилием воли заставила себя сдержаться.
Они пошли следом за хозяином и оказались в огромном полупустом зале, где стоял разложенный диван старого «книжного» образца, два потертых кресла, того же пенсионного возраста потрепанный журнальный столик и старый книжный шкаф. В сочетании с этой советской архаикой огромный телевизор «Самсунг» с плоским экраном, белой панелью и современным дизайном, выглядел примерно так, как выглядит роскошный «Конкорд» рядом с облезлым «кукурузником».
Старенькие деревянные планки паркета ходуном ходили под ногами, а некоторые просто и откровенно вываливались со своих мест, оставляя без прикрытия темно-бурое основание пола.
Сказать, что в комнате было неубрано, значило сильно покривить душой. «Интересно, в каком году здесь в последний раз было убрано?» — мрачно подумала Валька, оглядев жуткие занавески в грязных разводах, пахнувшие плесенью, и паутину, висевшую во всех четырех углах.
Андрей сидел на разложенном диване, покрытом серым несвежим бельем. Он привалился спиной к стене, вытянул длинные ноги поперек пуфика, и они смешно висели над полом, неуклюжие, как у подростка.
Он встретил вошедших мрачным взглядом. На осунувшемся лице цвели лихорадочные красные кляксы, волосы потускнели и свалялись. И только синие глаза сверкали ярким больным блеском, а губы привычно кривились в знакомой ироничной ухмылке.
— Ну? — спросил он неприязненно.
«Скотина», — подумала Валька.
— Можно присесть?
Арсен говорил так спокойно, словно не замечал оскорбительного тона хозяина дома. Заподозрить его в трусости Валька не могла, поэтому мудро решила не вмешиваться, пока не поймет, что происходит.
— Садитесь.
Они уселись в кресла, причем Валька, осмотрев сиденье, решила сесть на подлокотник.
— Прошу прощения, угостить вас нечем, — снова заговорил хозяин. — Впрочем, водки не желаете?