Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало
Шрифт:
— Я вижу, — прошептала в ответ Екатерина Дмитриевна, надеясь только на то, что этот сюрприз — последний.
Как бы не так!
Хозяин дома распахнул створки шифоньера. На всех выдвигающихся ящиках для белья царили те же ангелочки, перевитые теми же лозами и кистями!
— Ну? — спросил хозяин нетерпеливо.
Только потрясающая преданность интересам мужа могла подвигнуть Екатерину Дмитриевну на столь деликатный ответ.
— Наверное, это страшно дорого? — спросила она почти одобрительно, и хозяин дома расцвел, как
— Двадцать пять тысяч долларов, — ответил он, безуспешно пытаясь скрыть ликование. — На заказ делали в Италии. Серийно такую мебель не производят.
«Еще бы! — подумала Екатерина Дмитриевна. — Разве можно производить такую мебель серийно в стране, которая является музеем под открытым небом? В стране, где на площадях выставлены скульптуры знаменитых мастеров, которым цены нет? В стране, где дети уже рождаются с вполне определенным представлением о прекрасном и безвкусном?! Господи, как же, наверное, тошнило этих несчастных мастеров, вынужденных исполнять подобный заказ!»
— Сережа, я не могу взяться за этот дом, — сказала она вечером мужу. И рассказала, взахлеб, чуть не плача, о том, что ей пришлось увидеть.
Муж спокойно допил чай, отставил чашку и мягко объяснил:
— Видишь ли, Катюша, этот человек нам может быть очень полезен. Конечно, я понимаю твое… затруднение. Но, с другой стороны, чего ты ждала от мальчика, выросшего в бакинском детдоме?
И попросил:
— Сделай все так, как он хочет. Ради меня. Хорошо?
Конечно, она сдалась, как сдавалась всегда. Потому, что Сережа «лучше знает». Потому, что хотела сдаться.
Поехала в крупнейшее представительство итальянских мебельных фабрик. Просмотрела бессчетное количество каталогов и слайдов. Задавала только один вопрос, от которого поначалу сладко замирало сердце производителя:
— Дороже есть?
И начинала диктовать свои условия, от которых лица итальянцев вытягивались, как у персонажей на картинах Эль Греко. Стоически переживала косые полупрезрительные взгляды, которые чувствовала затылком и никогда не видела глазами. Училась у продавцов, как ведут себя с денежным клиентом.
— Прекрасно! — говорили они ей, почти незаметно справляясь с первым приступом естественной брезгливости. — Ручная работа — это всегда дорого, но это на века.
— О да! — отвечала она с энтузиазмом. Выходила на улицу и падала на ближайшую скамейку, сгорая от стыда и унижения. Представляла, что говорят о ней сейчас в покинутом офисе.
Справилась.
Обставила дом так, как не обставил бы и сам хозяин. Тот пришел в неистовый восторг от затраченных ею усилий, затраченных им денег и полученного результата.
Изнутри дом напоминал скорлупу грецкого ореха, весь изукрашенный рельефами, завитушками, ручной резьбой… Хозяин выписал ей щедрые премиальные и созвал гостей на новоселье, не забыв пригласить ее и мужа. Вернее, мужа и ее.
— Я не смогу этого вынести, — сказала она Сергею со слезами. —
— Катюша, нужно пойти, — мягко ответил он.
Она пошла. И весь вечер мастерски делала вид, что работа исполнена безукоризненно.
Хозяин водил гостей по комнатам, называя стоимость каждого гарнитура. Иногда ее притворно забывал и звал на помощь Екатерину Дмитриевну. Она являлась с веселой готовностью, озвучивала цену и удалялась куда-нибудь в туалет, потихоньку поскрежетать зубами. Одним словом, не вечер, а ужастик Босха.
Самое главное, что Сергей был ей искренне, бесконечно благодарен. И то, что произошло между ними той ночью после возвращения домой, доказывало это лучше всего.
Подобное происходило редко. Но совсем не потому, что у Сергея были проблемы с потенцией. Просто подобный… жест он считал слишком парадным и торжественным, чтобы трепать ежедневным употреблением. Это был знак признательности, награда, медаль, орден, выражение одобрения, признание заслуг… Это было все самое торжественное и значительное, что скрывают в себе официальные мероприятия на высоком уровне.
Но почему-то все время крутилась в голове Екатерины Дмитриевны провокационная фраза: «Интересно, а с ней было так же?»
Хотя она скорей умерла бы, чем задала мужу этот мучительный для себя вопрос.
Екатерина Дмитриевна тихонько вздохнула, пошла в гостиную и ловко умостилась на узком диванчике с изящно вырезанными деревянными подлокотниками.
Муж, увидев результат ее домашней работы, сказал что-то безразлично-любезное. Она огорчилась, но только на одну минуту. Потому что поняла: если бы она обставила квартиру в футуристическом стиле и устроила посреди зала фонтан с кубической скульптурой, реакция была бы та же.
Зато сын, хотя его мнением она не интересовалась, не преминул высказаться.
— Все замечательно, — сказал он, осмотревшись, — только рядом с этой мебелью жить не уютно.
Екатерина Дмитриевна, пожала плечами.
Ей с этой мебелью было уютно. Сергею безразлично. А Дмитрий мог с ней и не жить, если уж испытывал такой дискомфорт.
«Ты не будешь любить своего ребенка, — сказала однажды ей мать. — Ты слишком любишь мужа».
Чушь.
Она бы любила сына, будь он другим, оправдавшим родительские надежды.
— Готовься не спать до двух лет, — с печальным юмором предупреждали ее знакомые, когда время приблизилось к родам.
Она приготовилась. Приготовилась именно к такому сроку, дав себе слово честно оттерпеть два года.
Но пришлось терпеть гораздо больше.
Димка родился на удивление хилым и болезненным мальчиком. Сначала она недоуменно рассматривала дистрофика, которого ей принесли на первое кормление, потом немного наивно спросила у медсестры:
— Вы уверены, что не перепутали номерки?