Бродяги Хроноленда
Шрифт:
Все в баре вздрогнули, но, увидев, что им ничего не угрожает, продолжили есть и разговаривать, делая вид, что ничего не произошло.
– Что за дела? – крикнул Павел. – Вы кто такие?
Белк запрыгнул на шею ничего не понимающего Бориса и перепугано выглядывала из– за его головы.
– Мы из Амазии. Это наши пленники.
И тут у Павла зазвонил телефон.
– Алло! Паша, это Дилинджер. Мой компьютер всё просчитал. Если не остановить процесс, наш мир погибнет в 2012 году.
– Какой процесс?
– Всё из-за этих бродяг. Я не знаю, откуда они
– Куда вернуть?
– Я не знаю. Ты смотрел сегодня на небо? Я видел там треугольные облака. Тебе это ни о чём не говорит? Паша, я не хочу умирать.
Павел спрятал телефон, оглядел всю компанию, ткнул пальцем в Бориса:
– Ты клоун?
– Почему клоун? Я слесарь.
– Ты клоун? – палец уткнулся во Фрица.
– Нет, я фашист. Солдаты в цирке не смеются.
– Тогда этот? – он посмотрел на мирно сопящего Петра с разливающейся по всей щеке гематомой.
– Вряд ли, – сказал Боря.
– Да, не похож.
Павел замолчал в раздумьях и все замерли немой сценой в ожидании развязки.
– Так, – Павел опять достал удостоверение, – я хранитель. Вы знаете, что это такое. Вы – части головоломки, которую мне нужно разгадать. Если кто-нибудь из вас исчезнет из моего поля зрения, лучше даже не думать о том, что я с ним сделаю. Не вздумайте сбежать или умереть.
– А концерт? – спросил подошедший на шум Антуан.
– Концерту быть. Куда они от меня денутся? После концерта собираемся здесь. Всем ясно? Вольно. Разошлись.
– Там тебя ищут, – сказал Антуан.
– Кто?
– Сюрприз.
Мэнсон сидел на скамейке в парке и ел пиццу. К парику он привык, а вот поролоновый нос пришлось сдвинуть на лоб, чтобы не пачкался соусом. Чарли устал. Чарли отдыхал. Его сознание погрузилось в ветчину, плавленый сыр, кетчуп и майонез. Он тщательно и долго жевал каждый кусочек, наслаждаясь покоем и кусочками шампиньонов. Иногда взгляд падал на проходящие мимо лодыжки, где-то в тёмных закоулках души чёртики рвались прикончить владелицу изящной ножки на высоком каблуке, но тут же их усмиряли очередной порцией пиццы и глотком колы. Было так хорошо, что убивать никого не хотелось. Тем более, нужно собраться с силами перед решающей резнёй.
– Лита! – шептал ей на ухо Максим.
– Максим! – стонала она, крепко обнимая его. – Я тебя искала.
– Зачем?
– Чтобы убить.
– Ты что, дура?
– Наверное. Но я никогда-никогда не смогу тебя убить. И никому не позволю. Почему ты сбежал?
– Побегать захотелось. Но я вспоминал о тебе. Постоянно.
– Поцелуй меня.
Чмок-чмок.
– Не так. По-настоящему.
– Ты мне в дочки годишься.
– Странный ты. Тогда я тебя поцелую.
Рииль сразу нашла комнату на час. Наверное, в её взгляде было такое, чему невозможно отказать. Правда,
– Сволочь! – Рииль ударила Фрица по щеке. – От меня не сбежишь.
– Да, моя госпожа, накажи меня. – Фриц с довольной улыбкой лежал на широкой кровати с шёлковыми простынями, придавленный к ложу сидящей на нём девушкой.
– Наказать? Я тебя уже три раза наказала. Ты что, сможешь четвёртый?
– Смогу, во мне столько накопилось! Знаешь, у меня всегда было плохо с фантазией и с физиономией. Девушки меня не замечали. Потому что я рыжий.
– Рыжий? Ну и что? А при чём тут фантазия?
– У меня не получалось это…ну как бы сказать. Рукоблудствовать. Никак не мог себе представить голую женщину.
– Бедняжечка.
– Все девчонки по парам, – промычал Борис, когда Максим и Фриц, прихватив девушек, ушли из бара.
– Даже не думай, – сказал белк. – Сразу три статьи. Зоофилия, гомосексуализм и педофилия.
– Размечтался, – Борис посмотрел на ставшее в защитную стойку животное и выпил рюмку. – Я таких крыс, как ты, даже не ем. И на шапку ты не годишься – плешь на плеши.
– Это я линяю! Ишь, на шапку не гожусь! Язык, как помело. Ну, что ты за существо – что ни слово, то обидное. Если у тебя ко мне претензии, так и скажи, давай выйдем, по– мужски поговорим.
– Иди, поговори. Я тут посижу. Мне подумать надо.
– Трус! Я так и знал! Только оскорблять умеешь, а отвечать за слова слабо!
– На, выпей, – Борис плеснул в блюдце, – лучше расскажи мне, что это за хмырь был? Сторож, или как его…
– Хранитель? – белк развалился на столе, закинув лапы за голову. – Это бздец. Полный. С ними лучше вообще не встречаться. Отморозки редкие. Могут завалить ни за что, и им ничего за это не будет.
– А что они хранят?
– А хрен его знает. Говорят – каждый своё. Вот Пушкин – хранитель ямба и хорея.
Менделеев – хранитель сорока градусов. Пржевальский – хранитель лошади.
– Бред какой-то. А этот – хранитель чего?
– Я откуда знаю? Он, возможно, сам не знает.
– Это как?
– Кверху каком. Он сам должен понять, чего он хранит.
– И что нам с ним делать?
– То, что он скажет. Они ребята серьёзные, даже думать не смей поперёк. Идиоты, конечно, редкостные, но справедливые.
Гитлер рвал и метал.
– Найти и обезвредить! Стереть сучку в порошок! Измена! Предательство!
– Дорогой, не нужно так кричать. Всё равно, кроме меня никто не слышит.
– Как она могла?
– А я тебе говорила – не путайся с этими шлюшками из варьете. Нашёл на кого ставить судьбу Рейха. Вот и довели тебя до цугундера. Как тебе такой цвет помады?
– Ева, я тебе этой помадой… Ты далеко собралась? О тебе уже такие слухи ходят!
– Неужели ты веришь этим злым языкам? Как сам шляешься по притонам, так тебе можно, а как истосковавшейся по обществу девушке выйти с подругой кофе попить – так нельзя?