Брусничное солнце
Шрифт:
Широкие ступени крыльца, удар ноги в дверь, Самуил покачнулся с нею на руках, Варвара не отреагировала. Взгляд стал пустым, бессмысленным — она еще была там, на поляне. Прижималась к единственному человеку, рядом с которым чувствовала себя живой. Для чего ей нынче влачить свое существование?
Дверь с гулким звуком ударяется о стену, мужчина не идет — почти бежит. Вверх, по ступеням, марая бархат ковров грязными сапогами. До очередного узкого коридорчика, за которым начинались жилые комнаты второго этажа.
Пока служанки боязливо жмутся в углы, пропуская злого господина
— Подготовьте бадью в моем покое, поживее!
Его голос — живая пылающая злоба и ненависть, громкие раскаты уносятся к высоким потолкам. Варвара тут же слышит торопливо семенящие по ступеням шаги. Вторую дверь он вновь открыл ударом грязного армейского сапога. Грубо стряхнул ее с рук, заставляя пошатнуться, падая перед ненавистным убийцей на колени. Голова безвольно поникла, с длинных ресниц одна за другой падали крупные слезы — мир перед глазами смазался соленой едкой пеленой, она дышать забывала. Не рыдала, заламывая руки и причитая. Варя молча давилась своей болью, втягивая горячий горький воздух через приоткрытый рот.
Не может быть такого, до разума просто не доходило, никак не могло улечься — нет больше Грия. Как может исчезнуть человек в одно мгновение? Как это, забыть его касания и мягкий шепот, пропитанный нежностью? Как увериться в том, что больше его рука не заведет прядь волос за ухо, не скользнет по щеке в мимолетной ласке?
— Взгляни на меня. — В проникновенном голосе Самуила она слышит дрожащие от сдерживаемого гнева ноты, мужчина медленно опускается рядом с ней на корточки. — Подними свои глаза, Варвара.
Пусть катится в пекло. В саму преисподнюю, в которой его освежуют заживо, выпотрошат и вывесят на адские ворота встречать других грешников… Вдох. Выдох. Она едва не теряла сознание. Сломленная, с душой искореженной. Казалось, это ее поразил выстрел, а предательски глупое тело никак не желало доходить, не давало ей положенного покоя.
Рывок. Грубые пальцы вбиваются в предплечья, и он поднимает ее силой. Встряхивает так, что невольно клацают друг о друга зубы, натужное дыхание сбивается, чтобы через мгновение стать тяжелее, надрывнее. Она вытирает тыльной стороной ладони глаза и поднимает голову.
Не раскаивается. Проклятый Брусилов дышит, словно загнанный вусмерть жеребец — гневно трепещут ноздри, резко поднимается и опускается широкая грудная клетка. В серых глазах — ледяная стужа, парализующий, разрывающий на куски, добирающийся до костей холод. И ни мига сожаления, ни зачатка вины. Пред собою Варвара видит уверенного в своей правоте и безнаказанности негодяя. Его губы изогнулись, приподнялись в угрожающей усмешке, обнажая ровные
— Я предупреждал тебя, так будет с каждым из них. Кто угодно, где угодно, стоит лишь бросить на тебя взгляд, Варвара. Потому что отныне ты принадлежишь мне, иначе быть не может.
Тягучее движение, он тянет к ее лицу руку, смазывает со щеки кровавый след большим пальцем и улыбается. Безумно. Это оскал бешеного зверя, обещание вечных мук. Барыня сбрасывает его руку. Брезгливо трет то место, где только что ее касались чужие пальцы. Отчаяние грызет, гложет, и среди этой невероятной боли алым цветом расцветает иное чувство. Гнев. Такая чистая, такая рубиново-алая ярость, она разгоняет кровь, плавит вены, бурлит в глотке.
Миг, в который она почти верит, что Брусилов умрет по единому ее желанию. Стоит только захотеть по-настоящему, сильнее, еще немного.
Этот гнев съедает все, меняет, преображает искаженное мукой лицо. Она делает шаг вперед, брови Самуила удивленно приподнимаются.
Когда яд начинает литься с губ, журчать медленным потоком слов. С каждым — глубже, больнее, по самолюбию проклятого убийцы. Будь у нее чуть больше сил, возможностей — она убила бы его не думая. Сомкнула пальцы на горле с пульсирующей проступающей голубоватой артерией. Она бы вгрызлась в него зубами, рвала кусок за куском, пока он не перестанет трепыхаться, дышать. До последнего толчка сердца.
— Ты не проживешь долго, слово тебе даю. Днем или ночью, ты станешь бояться каждого шороха, каждой тени, я разрушу тебя. Стану вольной. Не бывать между нами брака, Самуил, я скорее утоплюсь в твоем пруду за домом, чем ступлю в этот поганый род ногой.
Выплевывает прямо в лицо, неосознанно приподнимаясь на носочки. Миг. На его лице ни единой эмоции, даже злость стерло. Миг. А затем белоснежная ярость ослепляет — он резким рывком выбрасывает руки вперед. Хватает за плечи так, что ноги подгибаются от вспышки острой боли. Пихает назад, к окну, она врезается поясницей в подоконник и хватается за него руками, чтобы не осесть на пол. Взлетает в воздух растрепанная коса с присохшей на кончике кровью. Кровью, пролитой его рукой. Он рвется за ней следом, на лбу вздулись крупные вены, на скулах играют желваки.
Не человек. Отродье, ниспосланное самим дьяволом в их мир.
Варвара пытается оттолкнуть, но тщетно — слишком сильный, крупный, Самуил едва пошатнулся от ее наполненного злостью рывка. Хватает за косу, марая пальцы в алый, накручивает на кулак, заставляя карабкаться на подоконник, искать опору, пока он тянет вниз, заставляет запрокинуть голову, нажимом жестких пальцев раздвигает ноги, становясь меж бедер.
Серые глаза так близко, Брусилов придвигается. Опускается к ней, давит, втягивает вокруг пространство, оставляя лишь крепкий древесный запах, перемешанный с запахом мужского пота. Его дыхание обжигает щеку, вызывает жаркую волну отвращения. Варвара шипит разъяренной кошкой, вцепившись в его руку. До крови вбивая ногти-полумесяцы в загоревшую грубую кожу. Он не чувствует — не уводит взгляда, не вздрагивает даже.