Брусничное солнце
Шрифт:
Искренне ваш С. Б'
Письмо в руках дрогнуло, дорогая белоснежная бумага с тихим шелестом смялась под пальцами, Настасья откинулась на спинку кресла, утомленно прикрывая глаза.
Сколько еще ударов преподнесет ей судьба?
Домовладелец у стола нетерпеливо переминался с ноги на ногу, она и позабыть успела, что до визита запыхавшегося бледного гонца решала проблемы родной усадьбы.
Ведьма значит… Родная мать предала ее, перешагнула через отчаянные просьбы и мольбы. Передала. Сколько опасности таит в себе дар в умелых руках ведьмы? Он губит жизни, выворачивает и коверкает любовь, перекраивает
Киприан неловко прочистил горло, удобнее перехватил прижатую к себе тяжелую крепостную книгу.
— Так что ж делать с беглым мужиком, барыня? Третьим за пять годков уже будет, не к добру это. Может провести среди Калитовских беседу? Напомнить, что жизнь беглеца короткая и голодная…
Ведьма. Мысли Настасьи были далеко от Калитовских бед, в груди тревожно сжималось сердце. Ежели не укротить Варварин норов, если полюбится ей колдовство — не удержится дочь, все планы глупым поступком разрушит. Надобно не подпустить ее к дневникам Аксиньи, не проглядеть.
— Сначала юнец тот, Яков с академии врачевательной сбежал, затем баба Агафья, которую у Сибирских земель мертвой нашли, а теперь вот те на, Алеша… Неспокойно на селе, по рассвету наши прачки к реке ходить отказываются, запужали их родные и знакомые Калитовские. Сбрендили, видать браги кислой перепили, как умом все тронулись. Хорошее было село, земля у болот плодовитая, а сколько клюквы и брусники собираем? Доход какой…
Она нехотя вынырнула из пучины мрачных размышлений, повернула голову, во взгляд возвращалась осознанность. Еще пару мгновений Глинка молчала, касаясь сцепленными в замок пальцами пухлых губ. А затем поднялась и повернулась к прикрытой двери, огибая вмиг умолкшего домоправителя вместе с широким дубовым столом.
— Полно, Киприан, поняла я тебя, разберемся. Отложи эти дела до вечера, а пока отправь девку на рынок, пусть заберет у купца Ерошина мой заказ. Можешь сам прогуляться, растрясти древние кости. Не до того мне сейчас, поважнее дела есть.
Мужчина суетливо поклонился, пробормотал «Конечно-конечно, как прикажете» и проворно для своих седых лет дернулся вперед, придержать перед ней дверь. Настасья только скривила выразительные губы. Не до внимания прислуги сейчас.
В комнате матери пахло полынным дымом, сколько пучков выжгли сенные девки[1] прежде чем она прекратила чувствовать невидимый, прожигающий укором, взгляд собственной матери? До сих пор по ночам Настасье чудились тяжелые вздохи, радостный шепот и царапанье когтей по стенам.
«Ликуешь, старуха? Теперь понимаю отчего. Ну ликуй, уничтожая жизнь родной внучки, с тебя станется»
Вдох. Тихий выдох. И она понеслась по комнате вихрем. Задыхаясь, выворачивая на пол содержимое широких ящиков, стягивая плотный матрас с постели, срывая балдахин. Зазвенели по полу украшения из золота, разбился флакон с одуряюще пахнущим маслом, кособоко сдвинулся столик с круглым зеркальцем в деревянной оправе.
Где же они? Своими глазами видела, как после колдовства опустошенная, но довольная собою мать заплетала длинные волосы в тугую косу и садилась писать. Она обучала Настасью чтению на своих заговорах, показывала, как притянуть к себе взгляд мужчины, удержать до конца веков. Только дар ее обошел стороною, что вода сквозь пальцы скользили
Три книжицы. Потрепанные желтые страницы, старательно выводящиеся, но корявые буквы. Она помнила их так четко, словно еще вчера держала в руках.
Нет. Нигде нет. Заламывая руки в бессильной ярости, Настасья заметалась по комнате зажатой в угол дикой волчицей.
Ежели Варвара уже добралась до них? Ежели нашла?
Метнулась к дверям, налетела в коридоре на подглядывающую тайком Авдотью, личную прислужку Варвары. Злость лизнула глотку, дрожащая от страха и ярости рука вцепилась в рыжую косу.
— Брала твоя хозяйка с комнаты бабки книги? Говори, брала?!
Девка тихо пискнула, но тронуть ее руки не посмела, зажала кожу у ушей двумя ладонями, силясь ослабить боль и напряжение.
— Не брала, барыня, господом богом клянусь, не брала она… Я бы знала, Варвара Николаевна всем со мной делится, вот вам крест, не брала.
Настасья отшвырнула ее от себя, поправила сбитую набок высокую прическу, поникли плечи. Дыхание не желало успокаиваться, сердце частило где-то в глотке, раздражение зудело под ногтями.
— Немедля собери все ее вещи и отправь в поместье Бурсиловых, а затем передай нашему возничему поручение: пусть к отцу Михаилу на поклон явится, скажет, чтоб на следующей седмице венчать рабу божью Варвару с Самуилом Артемьевичем Брусиловым готовился.
Она ненавидела промедление. Желает Самуил взять в жены Варю даже после такого оскорбления? Так она затянет дочь на алтарь супружества за волосы. Не медлить, не ждать, пока одурманенный чувствами глупец разорвет помолвку, остынет, одумается. Ни единой заминки, удача сама приплыла к ним в руки, будет глупо терять ее из-за смерти безымянного бедного художника.
Служанка испуганно заправила косу за воротник рубахи, тихо всхлипнула. В глазах — ужас, непонимание. Вот-вот сунет нос туда, куда ей не положено. Повезло, неглупа. Смолчала.
— Позволите рядом с Варварой Николаевной остаться прислуживать?
— Ни в коем разе. В доме мужа ей свои девки по закону будут положены, тебе и здесь работа сыщется.
Она глубоко поклонилась, юркнула за двери, пока барыня выглянула в окно, подзывая конюха:
— Экипаж вели подать, да живо!
Дорога до поместья Бурсиловых пролетела незаметно. Когда экипаж въезжал на длинную широкую аллею перед домом, на порог неспешно вышел Самуил. Развязная расслабленная походка, руки, спрятанные в узкие карманы кюлотов[2]. Ни единого намека на почтение. И он был в праве выражать свою раздраженность небрежностью — Варвара нанесла ему удар. А сглаживать произошедшее приходилось ей.
Из экипажа Настасья выскользнула, не дожидаясь помощи извозчика. Быстро проскочила ступени, оказываясь около младшего Брусилова.
Высокий, статный, богатый, от природы одаренный выразительной мужской красотой. Чего еще Варваре надобно? Дура. Глупая слепая ослица, влюбленная в жалкого юнца, не способного защитить даже себя.
— Вы заставили обмануться меня, Настасья Ивановна. Не думал, что к Варваре Николаевне прилагался воздыхатель, а сердце ее занято. Когда рука уже принадлежит мне. — В его голосе сквозило холодное раздражение, Настасья замерла на ступенях. Натянутая блеклая улыбка соскользнула с лица.