Брусничное солнце
Шрифт:
Сбитая с толку, она остановилась. Было что — то неправильное в резких, дерганных движениях незнакомки. То, как она наклонялась к земле, неестественно закидывая голову набок. Кончики волос касались земли, а она делала еще несколько суетливых шагов вперед, совсем не страшась ступить на них.
И когда Варвара напряженно попятилась назад, та с сухим щелчком резко повернула голову.
Ее глаза были белоснежными. Не слепыми бельмами, которые можно увидеть у лишенных зрения. Нет, они казались сотканными из кусочка луны, сдернутого с неба. Светящиеся,
Та, заприметив потрепанную барыню, расплылась в совершенно счастливой косоватой улыбке и в припрыжку, как скачут егозливые дети, направилась в ее сторону.
Неправильно, в воздухе заструилось, засверкало напряжение. Варвара вросла в землю.
— Негоже в такой час гулять. Затосковала по полям родным? Здесь и останешься. — Хриплый хохот существа, напоминающий воронье карканье, продрал кишки, завязал их в узел. Уж больно не вязался жуткий голос со светлым ликом. — Прежде скажи мне только: я красивая?
Резко остановившись, тварь замерла рядом, губы потянулись в игривой усмешке. Только теперь вместо ровного ряда аккуратных зубов Варя увидела острые клыки, почуяла гнилостный запах разложения.
— Я красивая? Красивая? — ее губы тянутся вширь, с треском рвущейся кожи раздвигаются щеки. Еще немного и барыня погибнет — попросту потеряет сознание от ужаса, позволяя нечисти пировать на еще живом, горячем теле.
Оглушенная и растерянная, Варя не приметила два отделившихся от стога силуэта. В воздухе мелькнул, ударился аккурат об голову нечисти маленький узенький сверток.
Существо не глядя, почти играючи выбросило руку вперед и поймало его. Нехотя перевело взгляд. Оскал тут же исчез.
— Куколка. Красивая. Лицо где у куколки? — Голос твари дрогнул, руки затряслись, когда она быстро начала вертеть куватку[1] в пальцах, оканчивающихся длинными кривыми когтями. — Неправильно, так нельзя. Нет — нет, лицо где куколки?
Причитая, она взвыла, вцепилась когтями в собственные щеки и потянула вниз, переходя на высокое верещание. Полилась, заструилась смердящая черная кровь.
«Лицо! лицо куколки!»
Затрещала разрываемая кожа, по воздуху разнесся едкий запах. Из-за стога раздался девичий звонкий голос:
— Что раззявила рот, тетеха[2]? Быстрее, пока не опомнилась полуночница.
Это словно вернуло ей все силы. Варвара сорвалась с места, оббегая широким кругом причитающую, бьющуюся изодранной головой о землю нечисть.
Перед ней оказалась молодая пара — девчонка так совсем юная, едва восемнадцать на видок стукнуло. Она — то ее и торопила.
— Быстрее же, ну! Раздерет куватку, мы на очереди следующие будем.
Стоящий подле ее парень крепче прижал подругу к широкому боку и согласно кивнул. Через короткий миг они уже бежали бодрой рысью по узкой тропинке, вдали виднелись мутные огоньки — первые избы.
[1] Тканевая кукла без лица, которую славяне клали в люльку к младенцу, оберегая от нечисти.
[2] Славянское ругательство.
Глава 9
Выбеленная лунным светом тропа рябила перед уставшими глазами, плясала, ускользая из-под ног. Варя запиналась. Сжимала губы в осуждающую полосу, щурила глаза и упрямо встряхивала головой. Еще немного пройти осталось, совсем чуточку.
Стоило полю скрыться за редкой березовой рощицей, бегущая впереди девчонка с облегчением выдохнула и перешла на шаг, перекинула за спину длинную тонкую косу, обернулась, хитро кося на нее глазом:
— И сдалась тебе ночная прогулка? Еще и стоит, мимозыря[1], размышляет, бежать ли, не бежать… Что, впервые полуночницу увидала?
— Впервые. Не ожидала, что она опасна. — С недавних пор существование нечистой силы Варвару не удивляло, лишь сбивало с толку, поднимало первородный ужас в душе. После дневников бабушки стало ясно, что все существа — не досужие байки безродного люда, не вымысел. Просто высшее сословие решило не чтить их, отгородилось от жестоких детей природы. Далекие от родной земли, тратящие жизнь на променады, балы и открытия сезонов, они позабыли свои корни. Само естество. — А вам на что прогулка сдалась? В одном месте свиделись.
Гадкий корень березы вильнул по тропе, Варя снова запнулась и плотно сжала зубы, не позволяя ругательству вырваться наружу. Полно и того, что новая знакомица выражается за троих мужиков.
— В основном детей малых пужает, ты права. Только к слабым духом да уставшим взрослым тянется, знает, что мочи хватит с наскоку на загривок прыгнуть. Сразу убить не убьет, но захвораешь сильно, дай бог выкарабкаться. — Неопределенно передернув плечами, девушка тихо хихикнула. — Дык а когда еще молодым свидеться? Батюшка честь мою блюдет, словно она из злата вылита, защити милостивый, увидит, как на сеновал карабкаюсь и все. Отпевать сорокадневную по моему Ефимушке придется.
Опередивший их на три шага парень задрал курчавую голову к небу и заливисто, заразительно расхохотался.
— Знать бы ему, что беречь-то уже давненько нечего, ни золота, ни серебра. Совратила дочь бедного хлопца, сама надругалась со зверством лютым, не отбиться было, как наскочила.
Послышался громкий шлепок, голова Ефима дернулась вперед, и он едва не слег посреди тропы. Хохот стал только громче.
— Зубоскаль, зубоскаль, блудяшка[2], вот как вывесит тебя батька на плетенке за яй…
Продолжения Варвара уже не слышала, смех Ефима все лился над рощей, стремительной птицей метался по небу. Глинка не заметила, как уголки губ потянуло в улыбке.
Дорога до деревни оказалась совсем короткой, у второго ряда изб влюбленные распрощались, склонившийся к девушке Ефим что-то шепнул той на ухо, она залилась плотным слоем румянца, прижала к алеющим щекам ладошки и игриво послала его к лешему. После чего схватила Варвару за руку и ловко потянула за собой к очередной веренице домов.