Брусничное солнце
Шрифт:
— От жениха. — В голосе Варвары зазвучала ледяная сталь, одно упоминание Самуила поднимало к горлу горечь, перемешанную со страхом. Повесив на руку плетенку с яйцами, она поддела пояс пальцами и на ходу оттянула шнурок мешка с драгоценностями. Женщина едва успела подставить руку, на которую подошедшая Варя опустила блестящее золотым боком толстое кольцо. — Это за птицу вашу. За одежду и помощь дочери.
Из распахнутого окна избы послышался веселый голос главы семейства:
— Говорил ж тебе, Баженка — схлопнешься, я молодку в жены пригляжу. Видно, услышал господь мои молитвы — саму Варвару
Сбитая с толку женщина пропустила его веселые слова мимо ушей, взгляд ее был прикован к золотому украшению, пальцы недоверчиво терли блестящие на дневном солнце рубиновые камушки.
— Этого сегодня не кормим… Ты с возрастной бабой не справляешься, с молодкой до гробовой доски дойдешь! Что стоишь, барыня, милости прошу к столу тогда, все собрались уже, новых не предвидится. И это… За тряпку-то прости, не признала.
Варваре бы отказаться, двинуться дальше, но в пустом животе протяжно заурчало, она согласно кивнула.
Лучше потратить час на трапезу, чем без сил растягивать дорогу на дрожащих ногах. Тем более, за еду она заплатила. Гибель храброй птахи пару рублей стоила, но никак не золотого украшения.
Какое-то время Бажена вертелась у сундука перед печью, пока к столу подтягивалась босоногая ребятня и глава семьи, представившийся Василием. Шесть детей. Варя с изумлением рассматривала каждого: последней девочке едва ли было больше трех, но она на равных со взрослыми заползла и уселась на высокой лавке, очаровательно сложив ладошки на затертой до белых пятен грубо сбитой сосновой столешнице.
Ульяна несла к столу широкую чугунную сковороду с пышными блинами. Во второй, поднесенной ее матерью, блестели жирными боками сдобренные маслом жареные боровики. В тишине зажурчала разливаемая по глиняным чашкам сыта[1].
Стоило сковородам опуститься на стол, а Бажене посадить младшую дочь на руки, протягивая ей кусок отломанного блина — все накинулись на еду. Не разбирая на аккуратные порции — прямо из сковород. Руками.
И она поступала точно так же. Облизывала перемазанные жиром пальцы, поспешно скручивала блины, начиняя их грибами. Едва не давилась, глотая целыми кусками. Неужто она так оголодала за тревожные недели? Или это был результат траты колдовской силы? Сколько еще ей предстоит понять и выучить?
Бажена осуждающе покачала головой, подливая ей третью чашку сыта, вытерла тыльной стороной ладони заляпанную мордашку ребенка, оставляя на рукаве рубахи внушительный жирный след.
— А отощавшая-то, как волчица зимой… Поговаривали, что ты, барыня, уже к мужу с вещами перебралась, счастливо обустраиваешься…
Она не успела и слова сказать, как вмешалась утолившая первый голод и откинувшаяся спиной на печную стену Уля:
— Он ее до венчания снасиловал, а до того любимого на дуэли сгубил. Помните, матушка, говаривали на днях, что художник стреляться с самим Брусиловым изволил. Так вот, за барыню нашу они жизнями мерились.
Чаша с сытой опустилась на стол слишком резко, гулко. Ульяна, открывшая было рот для продолжения истории, резко его захлопнула, опустила взгляд на столешницу.
Язык, как помело, не иначе…
— Я надолго у вас не
— Эки благородные слова, незнакомые приличному люду. Отбуду… Стеснять… — Василий облизал пальцы и потер острый кончик левой брови, хитро щуря глаза. — Расплатилась ты с нами хорошо, барыня, хотя мы свои, что скажешь, то нам делать положено. Крепостные, подневольные.
Голос его надломлено запнулся на последнем слове, а затем утих. Взгляд с тоской скользнул по большому выводку: не видать им свободы, слишком великую цену за вольную требовала матушка Варвары, не желая терять бесплатных рабочих рук. Во век из ловушки этой им не выбраться. А затем их детям. Детям детей.
— Обязаны, если сила за мной и власть, а не одна босоногая бреду, еще и беглянкой. Выбор свой я уже сделала, не барыня больше я. Лишь премного буду вам благодарна, если по приезду сюда солдат семейства Брусиловых вы про меня не вспомните.
Во время разговора сковороды почти опустели, в кувшинах не осталось сыта. Варя поднялась, аккуратно убирая на стол пару крупных блинных крошек с юбки.
— Мне пора. Ульяна, покажешь дорогу заброшенному тракту?
Девушка суетливо кивнула, пытаясь запихать за щеку больше, чем половину широкого блина, поднялась следом. Варвару окликнул мужчина.
— Погоди ты, барыня, повремени. К полудню я по тракту этому поеду. Встреча с купцом у меня на границе губернии — привезет он мне Барановские ситцы с Владимирской губернии. Говаривал, что тайны их производства знает. Баженка моя — мастерица на все руки, глядишь, в стократ лучше сумеет платков наделать, не придется нам тужить, зажиточными станем. Я уже и овец пуховых присмотрел, и все пригодное для работы. — В голосе его звучала неприкрытая гордость, взгляд скользнул на пытающуюся погасить улыбку жену. Та напоказ нахмурила брови, да только в уголках глаз лучилась радость. Вера мужа ее окрыляла.
— Ага, а сам помрешь с голоду вместе со всем семейством. Кормить тебя кто будет, как работой займусь?
— А на что я столько дочерей делал? Кто-то, да подменит…
Их веселая перебранка продолжалась все время, пока женщина протирала заляпанный стол пресловутой тряпкой, а Ульяна уносила пустые сковороды и отлучалась покормить кур, которым повезло пережить знакомство с барыней.
Звонкий смех бегающих детей, гвалт и хохот не позволяли ей размышлять, гасили все дурное, что стремилось выкарабкаться из углов, впиться в душу Вари, разрывая на ошметки. И она улыбалась. С удивлением крутила новую куколку под серьезным взглядом шестилетней малышки. А затем еще одну — братцу и малой трехгодовалой сестрице.
А внутри так сжималось, тянуло…
Бажена была немногословна — ее грузное тело удивительно ловко проносилось по хате безудержным вихрем, останавливаясь лишь чтоб поддеть ухватом новый горшок или стряхнуть со стола крошки. Кажущаяся суровой, даже среди забот она не забывала одаривать детей мимолетной лаской. Вот растреплет макушку десятилетнего сына, отливающую мягкой медью, вот погладит вдоль острых выпирающих позвонков тринадцатилетнюю дочь, кропотливо работающую за прялкой.
Неужто от таких людей Господь отвернулся? Почему существо в их деревне лютует?