Брусника созревает к осени
Шрифт:
Гурьян Иванович великодушно махал рукой: сойдёт, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Данилыч был скупердяем. Это знали все. У него в комнате горела только одна лампочка над столом, задвинутым в угол. И та на 25, а может, даже на 15 свеч.
– Не деньги считать, – объяснял он, хотя учитывал, наверное, каждую копейку.
Ходил Данилыч в одном и том же сером пиджаке с засаленным воротом и рукавами, серой выцветшей кепке и лицо у него было какое-то серое, морщинистое, не запоминающееся.
Выпив, он, тыча пальцем в грудь Гурьяна Ивановича, дотошноспрашивал
– Почему у нас все поголовно картошку садят? Не знаешь?
– Ну, второй хлеб. С войны привыкли, – отвечал Гурьян Иванович.
– Ерунда! Просто не верят люди своему государству, потому что оно запросто обманет. Сколько нас надували? И будем мы иметь в сухом остатке хрен целых хрен десятых. Что Россию губит? Бескультурье! Выпивка без закуски, власть – без совести.
– Лико-лико, а я не знал.
Гурьян Иванович озирался и на откровенность не шёл. Слишком смело резал сосед. Согласишься с ним, а потом греха не оберёшься. Ещё донесёт. Поговаривали, что Данилыч – старик сквалыжный. Пишет анонимки. Приезжал журналист из газеты, чтобы написать фельетон о Березихе, промышлявшей знахарством. Было при журналисте письмо. Наверное, от Данилыча. Но жильцы о старухе плохого не сказали. Так и ушёл газетчик несолоно хлебавши.
Бабка Березиха обо всех всё знала. И о Серафиме Данилыче – тоже.
– Тяжёлым утюгом бог прошёлся по их семье, – поджав таинственно губы, говорила она. – Мать-отец у него с голоду померли, а он гли какой! Никого не любит. Как так жить можно?
Встречались зимой жильцы в основном около плиты. В общей коммунальной кухне стояли на столах керосинки, а позднее керогазы, около которых хозяйки колдовали с обедами и ужинами. По субботам и воскресеньям зимой и осенью топили огромную плиту.
Достаток и бедность жильцов обнаруживались на общей кухне вот на этой широченной, как двуспальная кровать, дровяной плите, уставленной кастрюлями и кастрюльками, чайниками, сковородами, бельевыми баками и даже бидонами. Самые разные ароматы и дымы доносились отсюда в сени. Ольга Семёновна жарила картошку на постном масле, варила картофельницу или кашу. По праздникам – кролика, которого называла «заяц». Мясо было редкостью. Одинокий пенсионер Серафим Данилыч таясь, приносил кастрюльку – ковш с какой-то позавчерашней хлебатенькой, которую обычно варил в своей комнатёнке. Из ковша и ел. Тарелок у него, наверное, не было или он экономил воду, не желая лишний раз мыть посуду.
Клара Викторовна пекла блинчики, делала кексики для Витьки. Зато Елена Степановна жарила чебуреки с мясом, огромные котлеты, пекла пироги. Гурьян Иванович да и сама Елена Степановна любили поесть и имели достаток, чтобы покупать мясо.
Около плиты шли откровенные разговоры, случались самые злые перепалки. Ольга Семёновна от скандалов всегда уходила к неудовольствию Березихи. Березиха, любившая всех судить и рядить, была этим недовольна:
– Хоть бы ты раз поругалась, отбрила кого-нибудь. Дак на тебя бы нападать не стали.
– А зачем? – недоумевала Славкина мать. – На меня
Березиха была находчива и лиха на язык и вовсе ничего не стеснялась. Как-то выскочил у неё нежданчик. Другая бы умерла от стыда. А эта нашла оправдание:
– Нервы стали ни к чёрту. Износились.
Сенниковы считались зажиточными людьми. Во-первых, у них были две комнаты, по стенам ковры развешаны и даже имелось пианино. Верочка играла на нём, правда, не очень охотно и не очень подолгу. Гурьян Иванович был человек мастеровитый и работал не только в гараже торфопредприятия, а ещё прихватывал на стороне – шабашил кровельщиком, уезжая на заработки в соседние районы и даже в областной центр.
Елена Степановна умела шить модные платья и костюмы, и к ней шли, чтоб принарядиться к свадьбе, юбилею или выпускному вечеру. Конечно, те, у кого было на что наряжаться.
Не станет же заказывать маманя Славке штаны, если ни шерстянки на них нет, ни денег.
Гурьян Иванович был человек с юмором и любил поддеть свою жену. Он не только называл её барыней, но и устраивал розыгрыши. Раз задержалась Елена Степановна 8 Марта на больничном женском вечере. Муж встретил её, держа над головой оленьи рога, посланные братом из Анадыря.
– Что это с тобой? – не поняла Елена Степановна.
– Лё, лико, выросли за сегодняшний вечер, – сказал Гурьян Иванович.
– Как так выросли? – опешила жена.
– Тебя спросить надо. С кем гуляла?
– Ну дурак какой, – обиделась Елена Степановна и замкнулась.
– Лё, сколь велико. Как, пилить будем или топором рубить рогато? – веселился Гурьян Иванович.
Елена Степановна шутки мужа считала глупыми, свирепела, когда тот называл её «барыней». Надолго замолчала. Ему же пришлось извиняться.
– Вот, Верочка, какой дурак твой отец, – восклицала мать.
– Ну, пап, зачем ты так? – поддерживала Верочка Елену Степановну.
– Лё, лико. Шуток не понимаете, – вздыхал Гурьян Иванович. – С тоски помрёшь с вами, – и шёл в «Закуску», чтоб там отвести душу в разговоре. Там над его деревенскими приговорками хохотали от души.
Славка, конечно, знал, что Сенниковы обычные нормальные люди. Наверное, хорошие, раз в детстве приглашали его на семейную ёлку в Новый год, гостинец дарили. И вот стол круглый отдали. Но всё равно, пробегая мимо, при встрече бормотал усечённое: «сте», вместо полновесного «здравствуйте», потому что чувствовал их тайное унижающее его превосходство над собой.
Когда в дверь мосуновской выгородки протискивалась Верочка, страдальчески морща лоб, говорила, что у неё не решаются примеры по алгебре, какие-то непонятные задали, Славка сердился:
– Чего тут непонятного-то, – и, быстро объяснив решение примера, отворачивался, делая вид, что ему некогда.
Верочка была старательная ученица, зубрила уроки по истории и литературе и получала пятёрки, а Славка отвечал, как придётся. Зато по мнению директора школы Фаины Фёдоровны – Фефёлы Мосунов знал уйму ненужных вещей, которые, возможно никогда ему не пригодятся.