Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Четное число… Восемнадцать астр.
— Ну и что? — Евлентьев никак не мог сообразить, что хотела сказать ему бабка.
— С четным числом только на кладбище ходят… Придется вам взять еще три цветочка, а? Будет двадцать один. Хорошее число, счастливое.
— Точно счастливое? — серьезно спросил Евлентьев.
— Точней не бывает, — и бабка, осмелев, выбрала еще три цветка, хорошие выбрала, не стала жлобиться.
Уже отойдя с букетом, перейдя площадь и вынырнув из подземного перехода по
— Дурная примета… Нехорошо это…
И уже внятно, осознанно подумал о том, что выбранные восемнадцать астр действительно предрекали неудачу, да что там неудачу, провал, смерть, катастрофу. Неудача — это не для него, у него не может быть неудачи, у него может быть только смерть. Но бабка, бабка–то остановила его, пересчитала, проверила и всунула ему еще три астры.
Что из этого следует, как это можно понять?
А понять это можно однозначно — женщина вмешается, все исправит, спасет и наставит на путь истинный.
Анастасия?
Может быть, Анастасия.
Нет у него другой женщины, нет женщины, которая могла бы вмешаться в его жизнь и что–то в ней изменить.
Кроме Анастасии.
— Боже! — воскликнула Анастасия, увидев Евлентьева с цветами. — Никогда не видела столько астр вместе!
— Здорово, да? — разулыбался Евлентьев.
— Оно–то, конечно… Да только не к добру это… Чует мое сердце, не к добру.
— Это почему же?
— Знаешь, где бывает много цветов?
— На кладбище? — спросил Евлентьев мертвым голосом.
— Да ну тебя! — отмахнулась Анастасия со смехом и убежала на кухню подбирать достойный кувшин для этой фиолетовой охапки. — На вокзалах, дурень! На вокзалах!
— И что из этого?
— К разлуке, Виталик, к разлуке… Примета такая. Ты считал их? Сколько штук купил?
— Сначала восемнадцать, но потом три добавил.
— Сам добавил или кто посоветовал?
— А это имеет значение?
— Имеет.
— Бабка подсказала… Которая цветами торгует.
— Это хорошо, — сказала Анастасия, устанавливая кувшин посредине стола.
— Это хорошо? — уже раздражаясь, спросил Евлентьев.
— Да ладно тебе! — Она чутко уловила его настроение. — Все хорошо, все прекрасно. Что там у Варламова?
— Батюшка с двумя красотками.
— Что за красотки?
— Прихожанки–активистки.
— А так бывает?
— Пойди посмотри, они, наверное, еще в мастерской.
— А Самохин? — Анастасия задала вопрос, словно подкравшись, погасив сначала евлентьевскую настороженность, готовность ответить легко и беззаботно.
— А что Самохин? — в свою очередь, спросил Евлентьев.
— Не звонил?
— Позвонит.
— Когда?
— Может быть, сегодня. Скорее всего сегодня.
— Что–то
Освещенные солнцем, они вспыхнули розово–фиолетовым пламенем, заиграли, заискрились. — Здесь лучше, да? — спросила Анастасия, прерывая затянувшееся молчание Евлентьева.
— Затевается.
— Если он позвонит… Ты дома?
— Да.
— Значит, ты ему дал свое «добро»?
— Нет.
— Послал его подальше?
— Нет.
— Трепыхаешься на ветру, как… как…
— Как старые кальсоны, — закончил Евлентьев словами, которые никак не решалась произнести Анастасия.
— А не исчезнуть ли тебе на месяц–второй? У меня на Украине есть берлога.
Неплохая берлога. На берегу Днепра. В городе Днепропетровске. В бывшем рыбацком поселке Мандрыковка… Раньше там жили рыбаки, а теперь браконьеры. Запрещено им ловить рыбу. Вредно это для экологии независимого государства…
В этот момент раздался звонок. Оба замерли, посмотрели друг на друга, но не пошевелились. Звонок прозвенел раз, второй, третий… И замолк.
— Это он, — сказал Евлентьев.
— Думаешь, отвалился?
— Сейчас перезвонит.
— Может быть, я возьму трубку? Скажу, что тебя нет, а?
Евлентьев молча покачал головой и подошел к телефону. И тут же прозвенел звонок.
— Привет, старик! — сказал Самохин. — Что нового в жизни?
— Ельцин и Мосхадов обменялись горячими, любвеобильными поцелуями.
Телевизионные обозреватели заверили меня, что окончилась четырехсотлетняя вражда между двумя великими народами — чеченским и русским…
— Это прекрасно!
— Скажи мне, Гена… Вот ты вращаешься в крутых банковских кругах, а сейчас все решения принимаются в банках, а не в Кремле… Как могла уйти из Чечни наша армия, оставив в рабстве, в чеченских подвалах тысячи своих выкраденных солдат?
Ведь могли твердо сказать — уйдем, когда выпустите из подвалов всех наших солдат! Могли?
— Видишь ли, старик, подобные решения принимаются в других банках. В моем банке принимаются другие решения, как ты того и желаешь, твердые и решительные.
Я готов тебе об этом доложить. А ты? Готов?
— Да, — сказал Евлентьев и понял, что это прозвучало куда более многозначно, нежели могло показаться случайному человеку, услышавшему их разговор.
— Это прекрасно! — повторил Самохин. — Повидаться бы, а?
— Буду через пятнадцать минут.
— Это прекрасно! — в третий раз воскликнул Самохин, но большой радости в его голосе не было. Колотит мужика, понял Евлентьев. Не один он скулит, скулят и те банкиры, которые готовы заплатить ему неплохие деньги за то, чтобы он убрал с дороги их бывшего сотоварища и собутыльника.