Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Не знаю, что подсказывает твоя врожденная смекалка, — тихо, но с напором проговорил Самохин, не глядя на Евлентьева, — но мне кажется, что лучше не обращать на себя внимание, лучше оставаться неузнанным и неизвестным. Ты так не думаешь?
— Надо же узнать название платформы, — пробормотал Евлентьев, почувствовав правоту в словах Самохина.
Минут через десять они вышли на большую поляну, сплошь застроенную кирпичными коттеджами. Это был целый поселок домов добротных, домов, словно бы случайно забредших сюда из стран сытых и довольных. Черепичные крыши, арочные окна
Дорожки между домами были из асфальта, по сторонам посажены елочки, но совсем маленькие, видно, поселок был благоустроен и доведен до этого совершенства совсем недавно.
— Ни фига себе! — весело сказал Евлентьев. — Признавайся, Гена, и твой дом здесь?
— И мой.
— Какой?
— Потом покажу.
— Но хотя бы не самый худший?
— Далеко не самый, — улыбнулся Самохин, не сумев скрыть горделивости. — Ладно, покажу… Вон тот у леса, с красной крышей — видишь?
— Под черепицей?!
— Это не черепица… Тисненый металл. Финский. Якобы черепица.
— Крутой ты мужик, Гена! — покрутил головой Евлентьев. — А добираешься сюда как?
— Видишь дорожку между домами?
— Ну?
— Она выходит на Минское шоссе… Есть там неприметный такой поворотик…
Кто не знает о нем, не заметит.
— А где живет эта самая… гнида вонючая?
— Отсчитывай вправо от моего дома… Раз, два, три… Пять домов. Шестой его.
— С коваными фонарями?
— Да, это он.
— Но ты говорил, что дача твоя в Жаворонках?
— Все правильно, дача в Жаворонках. Дом здесь. А квартира в Москве.
— Ну, хорошо, вернемся к нашему барану… Как это все будет выглядеть?
— Ты придешь сюда часам к семи… Раньше он не выходит. Это с запасом… Из дома он выйдет около восьми.
— Один?
— Не исключено. Может быть, кто–то будет его сопровождать. Направятся они сюда, вот в эту рощицу, где мы с тобой сейчас находимся. И, конечно, тут же разбредутся по лесу.
Евлентьев и Самохин сидели на осенней, уже пожухлой траве и сквозь желтую листву берез смотрели на поселок состоятельных людей, которые за несколько лет сумели не только найти себе место в новой жизни, но и преуспеть настолько, чтобы построить такие вот трех–четырехэтажные дома.
— Тебе не хочется все это отнять у хозяев и передать под детские сады, санатории, дома отдыха? — весело спросил Самохин.
— Нет, не хочется, — Евлентьев задумчиво покусывал травинку, переводя взгляд с одного дома на другой. — Нет, не хочется, — повторил он. — Построили — пусть живут. Соберут под одну крышу детей, внуков, племянников, матерей, отцов, сестер… Это хорошо. Нормальная семья — это когда под одной крышей живут три поколения… Деды, отцы, внуки… Я, напри–wcp, живу иначе… И сам видишь, к чему скатился.
— А к чему ты скатился?
— Наемным убийцей становлюсь.
— Как–то ты выражаешься… — опасливо произнес Самохин.
— Но, с другой стороны, и тебя, как я вижу, этот дом не уберег, не уберег, не уберег, — пропел Евлентьев.
— От чего не
— Да все от того же, — Евлентьев поднялся, отряхнул джинсы, протянул руку Самохину, предлагая по мочь встать. Но тот поднялся сам, сделав вид, что н заметил протянутой руки.
— Вопросы есть?
— Нет, пошли к машине.
За всю дорогу им не попалось ни одного гриба. Единственный валуй оказался пустотелым, изъеденным изнутри какой–то коричневой плесенью. Повертев в руках, Евлентьев запустил гриб в кусты.
Задержались они только раз, выйдя к лесному озерцу. Оно было небольшим, метров тридцать в самом широком месте, но стоявшие по берегам березы придавали озерцу какую–то значительность, глубину. Темная вода была покрыта россыпью желтых листьев, и осенний ветер гнал по поверхности мелкую рябь.
— Неплохое местечко, — пробормотал Евлентьев.
— А на плохое мы бы и не согласились.
— Знаешь, что меня больше всего утешает?
— Скажи.
— Меня утешает то обстоятельство, что я не один.
— Не понял.
— Нас ведь пятеро, правда?
— Да… О том, что должно случиться, знают пять человек. Даже… Хотя нет, только пятеро. Нас четверо и ты.
Вроде и подтвердил Самохин предположение Евлентьева, но в то же время внес существенную поправку. И Евлентьев остро это почувствовал. Нет, сказал ему Самохин, ты, старик, все–таки один. И не надо остальных впутывать в то, что ты обязан сделать в одиночку. И еще одно понял Евлентьев — их не пятеро, их больше.
Может быть, Самохин занизил число заказчиков, чтобы сэкономить десять–двадцать–тридцать тысяч долларов, а может быть, все гораздо хуже.
— Здесь, в этом лесу, мы тебе не помощники, — добавил Самохин.
— Я понимаю, у каждого из нас в этом деле своя роль, — Евлентьев опять бросил камень в душу Самохина, дескать, едины мы в замысле, одним миром мазаны, и хотя роли разные, а дело–то одно, одно дело, и никуда от этого не уйти.
— Ладно, как скажешь, — махнул рукой Самохин. — Не в словах, в конце концов, суть, — пробормотал он, сдерживая раздражение. Да, пошло, пошло раздражение. И у Евлентьева не всегда срывались словечки сдержанные и обдуманные, не всегда. Сознательно он ронял такие, которые обостряли разговор. В этом был свой расчет — Самохин, сам того не замечая, проговаривался, выдавая намечающийся разлад. Даже не разлад, а нечто такое, что пробегало еле заметной искоркой, еле заметной трещинкой в их разговоре, в их меняющихся отношениях. — Скажи мне лучше вот что… Как ты намерен вести себя? Где засядешь, где его поджидать будешь?
— Прекрасная погода, не правда ли? — ответил Евлентьев. — Смотри, какая чистая, какая темная вода в этом озере! Честно говоря, я не подозревал даже, что такие озера могут встретиться в нашем вытоптанном Подмосковье. Это благодаря тебе. Гена, ты меня сюда затащил.
Это была пощечина, и Самохин прекрасно все понял.
— Я спросил что–то не то?
— Скажи, пожалуйста… Вот твой банк… Из чего складываются его доходы и как тебе удается выворачиваться из этих кошмарных налогов? — с интересом спросил Евлентьев.