Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Этот тип, говоришь, последняя сволочь?
— Подонок, каких свет не видел! — убежденно произнес Самохин. — Это такая тварь, такая гнида… Ты же его видел, глаза навыкате, под подбородком куча розового мяса висит, как побреется — вся морда в кровищи, какое–то у него раздражение, кровь какая–то у него поганая, плохо сворачивается. Водки нажрется — блюет, всю ночь блюет, до самого утра… Потом майкой, трусами пол затирает, а блевотина скользит, она ведь жирная…
— Какой кошмар, — содрогнулся Евлентьев. — Если уж он так некрасиво
— Воздух отравляет! — заорал Самохин. — Я шкурой чую, когда он в Москве, а когда его нет.
— При нем будут охранники? — негромко спросил Евлентьев.
— Знаешь, старик, не исключено. Но это лес, охранники тоже будут с лукошками, живые ведь люди, наверняка разбредутся по полянкам, по опушкам, — в голосе Самохина уверенности явно поубавилось.
— Так…
— Но в городе все будет гораздо сложнее, рискованнее. Два амбала от него не отходят ни на шаг.
— Значит, и там они будут рядом?
— В лесу это невозможно. Выстрелы–то бесшумные… Ну треснула веточка, ну кто–то наступил на сучок, ну грибник от восторга пукнул… Вот и все звуки.
— А заорет он благим матом? — усмехнулся Евлентьев.
— Это уже твои проблемы. Надо стрелять так, чтобы не заорал.
Странное состояние охватило Евлентьева. Он вроде бы еще не решил окончательно, что берется за столь рискованное дело, не сказал даже себе, что готов, что решился. Не потому что уклонялся от разговора с самим собой, все было проще — возникло ощущение, что не о нем речь, что и не он вовсе собирается в грибной лес с бесшумным пистолетом. Вроде совсем другой человек пойдет в лес, зажав в потной ладони рукоять пистолета, а он, Евлентьев, он просто знает об этом и выясняет самые разные обстоятельства не для себя, а для того человека, который, возможно, и близок ему, может быть, даже родной, но другой, другой, не он, не Евлентьев.
Взяв пакет с фотографиями, он снова вынул их, снова принялся перекладывать, уже легко, безошибочно находя на каждом снимке физиономию отвратительного существа, с которым ему предстояло разобраться. И вдруг на одном из снимков, изображающих застолье, он увидел скромную физиономию Самохина. И только тогда до него дошло, зачем он снова пересматривает снимки — он хотел убедиться, что и Самохин, и его жертва бывали в одной компании, за одним столом, поднимали общие тосты и пьяно целовались на прощание. И не смущали тогда Самохина вислый подбородок собутыльника, глаза навыкате, не отталкивало то, что после бритья у того рожа в крови, а после каждой пьянки он блюет так, что изо рта кишки лезут…
— О, и ты здесь, — сказал Евлентьев как бы для себя, почти неслышно.
— Где? — взвился Самохин.
— А вот, — и Евлентьев ткнул пальцем в маленькую физиономию на самом краю снимка.
— Точно, — задохнулся от ужаса Самохин и тут же оторвал этот край.
— Это же не единственные снимки с той пьянки, — заметил Евлентьев. — Не на этом, так на том ты
— Не надо меня пугать.
— Никаких пуганий… Предупреждение, дружеский совет. Готовьтесь, закаляйтесь, согласовывайте подробности, самые мельчайшие, чтобы не было в ваших показаниях разноголосицы… Разноголосица — это то, о чем мечтает каждый следователь.
— Нам некуда отступать.
— Позади Москва? — спросил Евлентьев.
— Да, старик, да! Позади Москва. Если он останется жив… Через два месяца я буду просить тебя устроить меня колготками торговать.
— Это будет нелегко… Но помогу, — заверил Евлентьев.
— Спасибо, старик. Ты очень меня обнадежил, — холодно ответил Самохин. — Вопросы есть?
— Оружие?
— «Макаров» годится?
— Не хотелось бы… У тебя осталась связь с домом отдыха под Рузой?
— Ну?
— У них там есть небольшая кладовочка… И они заверили меня, что всегда готовы выручить хорошего человека.
— Ну?
— Когда я уезжал, с отличием закончив курс обучения…
— Кончай трепаться! Что тебе нужно?
— У них есть одна штуковина… Проходит под номером семнадцать. Вот эту бы коробочку… В полном комплекте.
— А что входит в комплект?
— Глушитель, патроны, ерш для чистки ствола, бархотка для протирки, машинное масло хорошего качества… Чтобы детали двигались одна относительно другой четко и надежно, — назидательно произнес Евлентьев.
— Кончай, старик, — устало проговорил Самохин, поняв наконец, что его приятель шутит. — Я запомнил. Семнадцатый комплект. Это все? Больше тебе ничего не нужно?
— Место действия.
— Завтра с утра на этой машине мы едем знакомиться с местом действия. Я покажу тебе дорогу, подходы, пути отхода…
— Ты уже подумал о том, какой дорогой я буду смываться? — удивился Евлентьев, и что–то сладко заныло, застонало в его груди, он даже откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, стараясь подольше задержать в себе это новое, незнакомое ему чувство сладостной тревоги.
— Я обо всем подумал, — ответил Самохин с почти неуловимой заминкой. Но то трепетное состояние, в которое впал Евлентьев, позволило ему эту заминку ощутить явственно, четко, как бы на застывшем кадре кинопленки.
— Он ведь там живет? — спросил Евлентьев, чуть сдвигая разговор в сторону.
Ему показалось, что так и следует поступить, что нельзя продолжить разговор точно в той же тональности.
— Да… Я покажу тебе его дом, любимый лесок, озерцо, у которого он любит посидеть, перебирая грибы перед тем, как отправиться домой. Все покажу. И ты убедишься, что дело мы с тобой затеяли надежное и беспроигрышное. Не стал бы я тебя толкать на занятие гиблое и беспросветное. Получишь свой семнадцатый номер… Знаешь, как с ним нужно поступить после… После всего?
— Соображу.