Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Извини, старик, я полез не в свои ворота. Больше не буду.
К площадке, где кавказцы жарили шашлыки, они вернулись молча. Машина их стояла там, где они ее и оставили — в самом конце стоянки. Покупателей шашлыков не было, и только один заблудший мужик, оставив свою машину прямо на дороге, на противоположной стороне, самоотверженно сражался с сырым жилистым шашлыком.
Евлентьев бросил на него скользящий взгляд и уже шагнул было к машине, но почему–то захотелось обернуться. Он остановился, пошарил в карманах, чтобы как–то объяснить свою неожиданную
И снова наткнулся на пристальный взгляд мужика у высокого столика.
Возникло ощущение, что шашлык его не только не раздражал, а вообще не интересовал. Это был взгляд человека, который попросту не замечает, чем он в данный момент занят — ковыряется в носу, чешет под мышкой или пытается разжевать кусок плохого мяса.
— Странный какой–то тип, — пробормотал Евлентьев.
— Да ну, странный! Брось! — успокоил его Самохин. — Забудь. Мужик изголодался и пожирает, наверное, не первый шашлык в этой забегаловке.
Что–то опять шевельнулось в сознании Евлентьева. Не все слова Самохина ему понравились, не все они были безобидны и просты. Уже удаляясь от столиков, он попытался прокрутить сказанное Самохиным, вспомнить все его слова, но ни одно из них его не цепляло. И наконец всплыло слово, которое от всех остальных как бы отваливалось, оно было из другого ряда, из другого дня. Это было слово «забудь».
«Что забыть? — спросил себя Евлентьев. — О чем забыть? Кого забыть? Уж не этого ли типа в клетчатой кепке, который все еще жевал, глядя им вслед? Почему я должен его забыть? Почему Самохин решил, что я буду его помнить?»
«Ладно, — отбросил сомнения Евлентьев. — Что–то я поплыл, поплыл маленько».
— У настам, кажется, бутерброды есть? — спросил он.
— Старик, у нас прекрасные бутерброды! Домашние котлеты с зеленью! — обрадовался Самохин, хотя, казалось бы, чего ему радоваться, ведь он знал, что в машине есть бутерброды, он сам их и захватил.
Евлентьев искоса, осторожно взглянул на Самохина опасаясь, что тот поймает его взгляд и догадается о чем–то таком, что знать ему было вовсе не обязательно.
— Да, это здорово, — сказал Евлентьев, но как–то механически.
На него накатили вялость, замедленность, неуверенность в движениях. Такое бывало с ним, когда охватывала неожиданная мысль и он боялся вспугнуть ее резким движением, громким словом, а мысль ускользала, ускользала, и Евлентьев даже закрывал глаза, чтобы ничто не отвлекало его от главного в этот миг.
— Старик… Тебе плохо? — спросил Самохин.
— Да нет, все в порядке.
— Я смотрю, ты вроде как того… А?
— Лесного воздуха надышался? — усмехнулся Евлентьев. — Сейчас вот к выхлопной трубе припаду, подышу немного и отойду… Снова стану румяным и веселым.
Они сели в машину и некоторое время молча жевали действительно отличные котлеты, переложенные петрушкой и укропом. Потом Самохин вынул два пакета, и они сосредоточенно тянули через соломинки апельсиновый сок. Евлентьев смотрел прямо перед собой, на
Первым покончив со своим соком, он вышел из машины, отнес пакет в кусты, где уже была сложена кучка мусора, а возвращаясь, бросил взгляд в сторону дымящихся мангалов. Мужика в клетчатой кепке за столиком не было. Но машина, по виду «шестерка», зеленого невзрачного цвета, все еще стояла на дороге. Убедившись, что колеса в порядке, ни одно не спустило, Евлентьев сел за руль.
— Вперед? — спросил он, не глядя на Самохина. Почему–то пришло ощущение, что не может он взглянуть на приятеля легко, беззаботно, радушно.
— Вперед, старик! — Самохин, кажется, стряхнул с себя скованность и снова сделался напористым, уверенным, быстрым на слова и решения. — Опаздываем, старик, опаздываем!
Хотя дорога была свободна и Евлентьев мог сразу пересечь осевую линию и свернуть к Москве, он сначала повернул направо, проехал метров двести, постепенно прижимаясь к осевой линии, и лишь тогда, выждав паузу в движении, развернулся к Москве.
— Уж больно церемонно ты разворачиваешься! — рассмеялся Самохин.
— Зато по правилам, — ответил Евлентьев, не отрывая взгляда от дороги — ему хотелось рассмотреть зеленую «шестерку», но, проезжая мимо, ничего особенного он не увидел. Глянув в зеркало, еще раз убедился, что за рулем сидит все тот же пожиратель шашлыков в клетчатой кепке. — Набрось ремень, — сказал он Самохину. — Сейчас гаишники за это сто тысяч берут.
— Они и от большего не откажутся!
— Но и меньшим не удовлетворятся, — усмехнулся Евлентьев. — Может быть, к банкирам у них другое отношение…
— Ни фига! — отрезал Самохин. — Упаси Боже признаться, что ты банкир! Как липку обдерут!
— Значит, и вашему брату скрываться приходится. После этих слов приятели надолго замолчали. Евлентьев время от времени поглядывал в зеркало, но зеленой «шестерки» больше не видел, хотя на некоторых участках дорога просматривалась на десяток километров в обе стороны.
— Так что, — спросил Евлентьев, останавливаясь на площади Савеловского вокзала. — Как дальше жить будем?
— Ты должен сохранять боевую готовность. Я позвоню. Скорее всего в четверо в пятницу… Мы встретимся, и я передам тебе все, что требуется.
— Пристрелять бы машинку–то…
— Машинка будет в порядке. А пристрелять… У тебя на это будет ночь. За ночь к ней привыкнешь. За Ночь к кому угодно можно привыкнуть.
— По себе знаешь?
— Пока, старик, — Самохин протянул руку и пожал горячую после долгой езды ладонь Евлентьева. — До скорой встречи в эфире. Я позвоню.
Евлентьев не стал дожидаться, когда Самохин помашет ему от входа в метро, и, включив мотор, резко набрал скорость и нырнул под мост. На Нижней Масловке он развернулся в обратную сторону и через несколько секунд мчался по улице Расковой. А еще через две минуты въехал в арку своего дома. Глянув вверх, успел заметить, что знакомая шторка чуть колыхнулась — Анастасия ждала его.