Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Да, — усмехнулся Самохин, — ты ведь куда образованнее меня в этом деле! Я и забыл!
Не понравились Евлентьеву последние слова Самохина.
Он и сам не смог бы объяснить, что в этих словах его зацепило, что насторожило, но то, что они выпадали из их разговора, он почувствовал как–то особенно остро. Наверно, было в них немного превосходства, нечто хозяйское перед нанятым работником, снисходительность состоятельного человека… «О, мне так никогда не суметь!» — воскликнет, к примеру, миллионер, глядя, как плотник ловко ввинчивает шуруп в дверную петлю. Нечто
И еще прозрачное, мимолетное облачко скользнуло в сознании Евлентьева — ему не хотелось, чтобы Самохин понял его настроение, догадался о его настороженности. Хотя до этого он мог легко пошутить над приятелем, подзадорить его, а то и осадить, пришло вдруг ясное понимание того, что сейчас этого делать нельзя. Надо выглядеть доверчивым, простоватым, жадным, даже трусоватым — и это будет работать на него.
— Хорошо, — сказал Евлентьев, помолчав. — Пусть будет завтра. С утра? — спросил он и понял, что все произнес удачно. И вопрос получился уместным, и погашена легкая напряженность, которая вдруг возникла за последние несколько минут.
— Встречаемся здесь, в девять утра, — сказал Самохин. Слова его были спокойны, в них прозвучало даже облегчение. Он словно преодолел зыбкое пространство и ступил на твердую почву. — Форма одежды грибная. Сапоги, корзинка, нож.
— Бутерброд? — подсказал Евлентьев.
— Это я беру на себя.
— Когда вернемся?
— Часа через три… Больше времени не понадобится. Вопросы есть?
— Нет, суду все ясно и понятно.
— Не понял? — резко повернулся Самохин.
— Ты все перезабыл. Гена, — Евлентьев успокаивающе положил ладонь Самохину на плечо. — Когда–то мы с тобой бросались такими словами легко и беззаботно, помнишь?
— Те времена прошли, старик. И никогда не вернутся. Не надо так шутить.
Сейчас не надо. Когда–нибудь мы соберемся в ресторанчике города Пафоса на Кипре и вот там вспомним старые времена. Вспомним и легкость, и беззаботность, которые тебе приглянулись, запомнились.
— Я больше не буду так глупо и рискованно шутить! — серьезно заверил Евлентьев, и, хотя это тоже была шутка, Самохин воспринял эти слова серьезно, будто ждал их, и они его успокоили.
— Надеюсь, — и он вышел из машины. Уже по сложившейся привычке помахал рукой от входа в метро, а Евлентьев ответил светом фар.
Место будущего убийства понравилось Евлентьеву… Оставив машину на небольшой площадке у Минского шоссе, где низкорослые, крикливые кавказцы торговали сыроватыми жилистыми шашлыками, Евлентьев и Самохин углубились в лес.
Через некоторое время они пересекли железную дорогу. Невдалеке, примерно в километре–полутора, Евлентьев увидел платформу. Все–таки с электричкой у него многое было связано, и такие подробности, как платформа, он замечал в первую очередь.
— Какая это остановка? — спросил у молчаливо шагавшего Самохина.
— Понятия не имею! — резко ответил тот. Странно вел себя в этой поездке Самохин, нервничал, раздражался без всякого повода, в машине сидел на заднем сиденье, надвинув полотняную кепку на
— Ты же бывал здесь, — удивился Евлентьев. — Грибы собирали, водку пили, баб щупали…
— Я не знаю, как называется эта платформа, — па вторил Самохин ледяным тоном, будто его спрашим ли о чем–то унизительном.
— Нет так нет, — беззаботно ответил Евлентьев. А знать надо.
— Зачем?
— Не ехать же мне сюда на машине.
— Почему бы и нет? — спросил Самохин.
— Не знаю. Мне так кажется.
— Я бы поехал на машине.
— Да? А кого будут искать, если те смуглые ребята запомнят номер? Если у тех смуглых ребят вообще есть привычка записывать номера всех машин, которые у них останавливаются?
— С какой стати им заниматься этой дурью?
— Например, попросили их об этом хорошие ребята в форменных фуражках. Если бы у меня была форменная фуражка и я служил на этом участке дороги, то я бы обязательно их об этом попросил.
— Зачем?! — уже не сдерживая раздражения, чуть ли не закричал Самохин.
— Чтобы знать, кто здесь проезжал, кто останавливался, в каком часу, сколько человек было в машине, какая именно машина… Иномарка «Запорожец» или иномарка «Мерседес», — Евлентьев все это говорил медленно, прерывая себя, когда приходилось наклоняться к притаившемуся в траве грибу. Попадались они очень редко, то ли не пришла еще последняя волна, то ли уже выкосили все ненасытные дачники, то ли слишком близко была платформа и грибы успели попросту вытоптать.
— Этому тебя тоже научили в доме отдыха? — спросил Самохин с явным желанием укусить приятеля.
— Нет, Гена, разве всему можно научиться в учебном заведении? Даже такого высокого класса, как твой дом отдыха…
— Это не мой дом отдыха!
— Я о другом… Здравый смысл, жизненный опыт, врожденная смекалка… Вот что меня держит, вот что спасает меня в этой жизни.
— Спасает? — усмехнулся Самохин. Почти про себя произнес он это словечко, но услышал его Евлентьев, быстро, искоса глянул на Самохина, но ничего не спросил, не ответил, словно бы этого слова он и добивался, а теперь ему все стало ясно и дальнейший разговор уже не имел смысла.
— Послушайте! — неожиданно заорал Евлентьев так, что Самохин даже вздрогнул от неожиданности. Оказывается, тот обращался к пожилой женщине, которая суковатой палкой шарила в траве. — Как называется эта платформа?
— Эта? — переспросила женщина. — Часцовская. А в ту сторону — Петелино.
— Но Часцовская ближе?
— Гораздо! — заверила женщина. — Вдвое, а то и втрое ближе. Вам надо на Часцовскую.
— Спасибо! — Евлентьев оглянулся и только сейчас заметил, что Самохина рядом нет. Он продолжал идти в ту же сторону, прошел метров двадцать и только тогда увидел своего спутника. — Ты чего это рванул в кусты? Приспичило?