Букет прекрасных дам
Шрифт:
— Вы к кому? — безнадежно устало поинтересовалась женщина и подняла на меня выцветшие глаза.
Но кожа на ее лице еще не успела окончательно увянуть, и я понял, что тетка ненамного меня старше, просто она из простонародья и не слишком заботится о внешности. Ест сколько хочет, в основном макароны и хлеб с маслом, вот и превратилась в доменную печь, растеряв всякое сходство с прекрасной дамой.
— Вы к кому? — словно эхо повторила баба, ставя сумку на заплеванный пол.
— Мне нужен Анатолий.
Женщина скользнула по мне взглядом и
— Из органов, что ли?
— Каких? — удивился я.
— Внутренних, — ответила она и стала методично запирать целый ряд замков, которыми щетинилась неказистая дверь.
В моем понимании внутренние органы — это печень, почки, легкие… Но баба явно имела в виду милицию. Интересно, зачем она так тщательно запирает квартиру? Насколько я успел заметить, посетив вчера Анатолия, красть там нечего, и уж совсем смешно крепить запоры на хлипкой деревяшке, которую можно элементарно вышибить легким движением плеча.
— Из нашего отделения, что ли? — бормотала баба, пряча связку ключей в карман. — Насчет заявления?
Неожиданно мой язык сам по себе брякнул:
— Нет, я из министерства, из МВД.
Женщина попятилась:
— Чего еще на мою голову?
Я страшно обозлился сам на себя. Ну какого черта соврал? А главное, как естественно, походя, сделал это! Сейчас женщина потребует документы и с позором спустит меня с лестницы. Но собеседница неожиданно навалилась телом на перила и заплакала.
— Господи, ну за что мне это? Ну чем прогневала создателя? Что же все мне говно да говно на башку льет…
Я совершенно не переношу женских слез и ощущаю себя полным идиотом, когда при мне плачут. Рыдающая баба размазывала жидкость по лицу грязно-серой варежкой, а у меня нехорошо защемило сердце.
— Ну-ну, — заквохтал я, похлопывая ее по плечу, — ну-ну, не стоит так расстраиваться, все, что нас не убивает, делает нас только сильней.
Женщина стащила с головы шапку, мне в нос ударил запах давно не мытых, сальных волос и сказала:
— Авось помрут, сил моих нету больше.
— Кто должен скончаться?
— Да ироды мои, Толька и Гришка, — произнесла собеседница и вновь заплакала, но на этот раз тихо, поскуливая, словно обиженное животное.
— Толя дома?
— В больницу свезли вчерась, — шмыгнула баба носом и показала на грязную торбу, — вот волоку туда шмотье…
Я оглядел разбухшую поклажу и неожиданно в порыве вдохновения произнес:
— Ладно, все равно вас опросить надо, давайте довезу, говорите куда.
— Вот спасибо, так спасибо, — засуетилась женщина, — в токсикологическую, на Коровинское шоссе.
— Знаете точный адрес?
— Да он туда уж в пятый раз попадает, — сообщила она, — ой, давайте сумочку, тяжело небось.
Но я понес отвратительную авоську в «Жигули», светское воспитание страшно осложняет жизнь. Пусть бы она сама тащила потрепанную сумку, но, увы, Николетта твердо вбила в меня кодекс джентльмена.
По дороге мы познакомились.
— Анна Егоровна, — пробормотала спутница
— Иван, — отозвался я.
— Что Толя-то наделал? — осторожно поинтересовалась Нюша.
— Не волнуйтесь, он просто свидетель по одному делу.
— Господи спаси, — перекрестилась женщина, — хорошо вам говорить, а я вся на нервах, только и жду, чего еще выкинет. Слава богу, хоть Гришку посадили, все спокойней стало, а то хоть из дома беги.
— Гриша, это кто?
— Муженек мой, чтоб ему сдохнуть, — в сердцах сплюнула Нюша, — вот надеюсь, на зоне придавят, говорят, там козлов не любят.
Воспитанный интеллигентными родителями, обучавшийся сначала в престижной школе, а затем в элитном Литературном институте, я редко сталкиваюсь с простонародьем. Все мои друзья принадлежат к одному кругу, в нем приняты свои правила поведения. Нет, я видел алкоголиков, наркоманов и женщин более чем легкого поведения. С одной, Ксенией Людовой, даже прожил почти целый год, пока до меня не дошло, что делю ее еще с пятеркой других мужчин. Но как следует разговаривать с Нюшей? На всякий случай я укорил ее:
— Ну зачем же желать смерти другому человеку? Это не по-христиански.
— А, не по-божески, — взвилась она, — а он со мной по-хорошему? Нет, уж вы послушайте, чего расскажу.
Я молча повернул налево. Ну вот, началось. Отчего-то в моем присутствии большинство дам начинает откровенничать, превращая меня в жилетку для слез. Но Нюшу уже не остановить.
— Эх, — горько жаловалась она, — еще когда мне маменька говорила: «Осторожней, Нюша, выходи лучше за Петьку, ну и подумаешь, что у него глаза косят, зато трезвый, не чета Гришке».
Но глупая Нюша только отмахнулась. Ей совершенно не хотелось иметь дома супруга, у которого один глаз глядит на Киев, а другой на Урал. И потом, Петька казался скучным занудой, корпел над учебниками, собирался поступать в институт, хотел стать врачом. Гришка же был намного веселей, да из себя хоть куда — кудрявый, быстроглазый, с гитарой. По нему сохло полдома, но из армии он просил ждать его Нюшу.
Потом сыграли свадьбу, родился Толик, и потекла семейная жизнь. Гриша пил, но этот факт совершенно не смущал Нюшу. А что, кругом все прикладываются к бутылке по субботам. Но потом хмельными в их доме стали понедельник, вторник, среда и все остальные дни недели. Естественно, работать шофером Гришка не смог. Сначала он подался в грузчики, затем в дворники, потом начал перебиваться разовыми заработками. Когда же и они прекратились, начал таскать из дома вещи, воровать у Нюши деньги. А еще он от души колотил жену и раздавал затрещины Толику. Правда, парень рос неплохим, учился хорошо и даже ухитрился поступить в педагогический, куда традиционно, с большой охотой, брали практически всех мальчиков. Но на первом курсе Толик тоже начал пить, причем, если Григорий шагал к алкоголизму медленно, то сыну понадобилось чуть меньше года, чтобы превратиться в законченного ханурика.