Булочник и Весна
Шрифт:
Невольно я прислушался, но ничего не различил. Только шорох ветвей.
– Ты понимаешь, я всё мучился – почему она нерешительна? – сказал Петя шёпотом и с блаженством выпустил к звёздам колечко дыма. – А тут вот, пока валялся, всё понял! Она робкая, чистая – а я её испугал. Вот этой своей липовой крутизной, Пажковым! Она боится моей нынешней роли, вот в чём дело! Погляди на её жизнь – бедность, цветы…
– Ну и что ж ты намерен делать? – спросил я, усмехаясь с высоты своих несчастий на Петин дачный роман.
– Всё, что потребуется! Сниму себя, старого, бедного, с чердака. Да не так-то уж я и запылился? – и он улыбнулся с нежностью к своему недавнему прошлому. – Не в том, конечно, смысле, что брошу бизнес. Буду совмещать… – вдруг он оборвал и, поглядев на меня с весёлым упрёком, воскликнул: – Ну да, да! Я играть буду, ясно? Говорю ж тебе, Тёмыч вещицы накатал для виолончели и фортепиано – классные! Зальчик разыщем. Всё будет!
Я вздохнул,
– Давай уже, потопали! А то Николай Андреич выйдет, – так он не то что рояль – дом спалит!
– Брат, до чего ж ты занудный! – сказал Петя со вздохом. Поднялся и, отряхнув штаны, выбрался на дорогу. Сигарета его упала в траву, и я увидел, что он всё-таки изрядно навеселе. – Зажигалка есть? – спросил он, шаря в карманах. – Чёрт, зажигалку посеял! Прикинь – а Ирина завтра найдёт! Ты ей скажи, чтоб поискала – ей приятно будет! – болтал он, пока мы двигались к дому. – И скажи, чтоб телефон включила. А то я ждать уже не могу! Понимаешь, не могу ждать! Скажи: под забором с горя…
– Ждать он не может, – отозвался я. – А я сколько жду?
– Так это вольному воля! – сказал Петя, меняя тон с поэтического на насмешливый. – Только не заливай, что ты её любишь! Я за тобой весь вечер наблюдал – никаких признаков!
– Петь, ты дурак? – сказал я, остановившись. – Что значит любишь – не любишь! Мне сегодня есть для чего жить. Просто для того, чтобы они спали спокойно, чтобы у них была еда, вода, кров. Эти люди – моя родина, ясно?
Смеющимися, разгорячёнными вином глазами Петя уставился на меня.
– Да не тянет она на родину! Мы пока ехали, я с ней поболтал, с Майкой твоей. По-моему, она стала коровой!
Ошеломлённо я толкнул калитку и двинулся к костру, а Петя, идя за мной, как ни в чём не бывало продолжил:
– Моя мудрость и наблюдательность говорят мне: в счастье человек средней души перерождается в скотинку. Забывает все свои высокие порывы и сладко кушает в хлеву.
Знаешь, я дружил с девчонкой, однокурсницей, нет, ничего, чисто дружба. Так вот она «после счастья» перестала не то что играть – даже слушать. Мне, говорит, уже не надо никакой музыки, она меня только грузит. Я спрашиваю: ну а чего же надо? А ничего, говорит, просто жить! Перевожу: сладко вздыхать, томно заглядывать в глазки, шататься по супермаркетам, обсуждать правильное питание и заказывать в Интернете матрасы. Но самое страшное: все, кто раньше был близок, считался другом, – аннулируются без объяснений. Мол, у нас счастье – все свободны, всем спасибо!.. – Тут Петя подсел к мангалу и вгляделся в оранжевые огоньки.
– Так вот, мы едем с Майей твоей, я её, естественно, расспрашиваю – и всё мимо. Музыка не колышет, книг не читает, ведёт какой-то кружок – говорит, скукотища. А чем же ты, подруга, живёшь? Живу, говорит, любовью! Мне, говорит, интересно просто быть счастливой! – Петя покачал головой. – Ты понимаешь, ну всё трын-трава! И примечательно, что при этом Кирилла совесть гложет за двоих! Нет, всё-таки женщина – не человек! – подытожил он, впрочем, сразу спохватился. – Хотя вот возьми Ирину! Она же умрёт от угрызений, если дело дойдёт до счастья! – и, грустно улыбнувшись, поглядел в ту сторону деревни, где дремал в аромате яблок тузинский дом.
Утром, когда я выбрался из бытовки, Петиной машины не было у ворот. Это значило, что теперь мне предстояло в одиночку создавать своим атмосферу отдыха и любви. Насколько я понимал, у Майи имелась цель: наладить со мной цивилизованные отношения. Пусть я вижу, что никто не препятствует моему общению с дочерью. Пусть я успокоюсь, тогда и Кирилл успокоится, и не будет больше досадных помех блаженству. Я понимал всю прагматичность Майиного визита, но, с другой стороны, подобные свидания давали мне шанс. Одевшись поаккуратней и «причесав» рукой отросшие волосы, я отправился ловить его.
На дворе было ветрено. Быстрые облака пропускали и вновь закрывали солнце. Лиза сидела на крылечке в куртке и возилась с кошкой. Я подошёл и сел рядом.
– Доброе утро, папочка! – сказала она, улыбнувшись. – Знаешь, кем я буду? Ветеринаром!
Здрасьте, приехали!
– Что, просто ветеринаром? Или ветеринаром-офтальмологом?
Лиза укоризненно качнула головой и с терпением пояснила:
– Нет, не врачом. Я не буду никого лечить. Я буду просто гладить, разговаривать, вообще проверять, как там у этого животного дела. Буду с ним заниматься. Вот видишь, как я с Мурёнкой. У неё на животе были репьи. Мы их выдрали. Потом я ей дала корм, чтоб она не ела всякую гадость. Вот так я буду, понятно?
– Ну это не ветеринар. Это хозяин называется, – возразил я упрямо.
– Нет. Просто когда хозяину некогда или он не любит свою кошку, он её будет отвозить ко мне. Или я сама найду на улице, – растолковывала мне Лиза.
Наконец до меня дошло, что она имела в виду.
– Лизк! Это очень полезное дело. Многим людям, я тебе скажу, нужен такой ветеринар!
Я хотел развернуть мою мысль
– Ну что, завтракать?
Задавая свой вопрос, она смотрела на меня так весело, легко, что у меня отлегло от сердца. Петрович, сам ты «корова»!
Мы вошли в пустую столовую, где были пока только сбитый Ильёй столик и стулья. Я сел рядом и стал смотреть, как Майя режет хлеб. Она резала плохо, как и всю жизнь, – слишком толстыми косыми кусками. Неизменность эта, оставшаяся хотя бы в чём-то, ободрила меня.
– Какой у тебя хороший дом! – говорила она, устраивая на столе завтрак. – Прекрасный дом! Конечно, надо ещё обустраиваться. Но в целом мне всё так нравится! А Лизкина комната! И тепло ведь будет? Я вижу, везде батареи!
Неторопливо, растворяясь в какой-то своей мечте, Майя оглядела накрытый стол, стены, окна с ветреной далью, сладко вздохнула и опустилась на стул – дожидаться, пока закипит чайник. Я замер, стараясь уловить её чувства. Майя пахла счастьем, как яблоневый сад. И хотя это благоухание не имело ни малейшего отношения ко мне, я тоже сделался – не то чтобы счастлив – растроган.
После завтрака решено было гулять. Я пошёл в бытовку за курткой, а когда снова вошёл в гостиную, Майя в уголке говорила по телефону. Я стукнул дверью, чтобы обратить на себя внимание. Она взглянула и, быстро шепнув в трубку слова прощания, спрятала телефон в кармашек куртки.
Втроём – Майя, Лиза и я – мы вышли на ветер позднего августа. Майя взяла с собой фотоаппарат. Я помнил этот булыжник с Переславля и, надо признать, недолюбливал его. Всякий раз, как я пытался заговорить о чём-нибудь, казавшемся Майе опасным, она заслонялась им и принималась щёлкать всё подряд – небо, траву, комплекс, деревню, Лизу. Беспечная весёлость, с какой Майя прыгала по хмурым полям и дорогам, не оставила нам шанса на разговор.Мы заглянули в подлатанную часовню, затем пошли осмотреть монастырь и на скотном дворе повстречали Серго, отпущенного мной на три дня в отпуск. Как ни в чём не бывало он катил тачку, помогая одному из своих бывших коллег кормить скотину. Под осенним ветром всхлопывала ткань его великоватой штормовки, и казалось мгновениями, что Серго, собравшись в тёплые страны, пробует взмах крыла.
Да что Серго! И дощатый настил на откосах стен, и трепещущая кровля сараев, и утлые кирпичики кладки – всё стремилось в полёт вместе с листьями. Даже старое железо автобусной остановки гудело под ветром. Единственным, что оставалось незыблемым в предосеннем мире, был пажков ский комплекс.
– А это что такое? – спросила Майя с одобрительным любопытством, разглядывая купол аквапарка.
Я объяснил.
– Шикарное апрески! Правда? Накатался – и бултых в тёплое море! – плеснула она руками. – Будем зимой приезжать к тебе и отрываться по полной, правда, Лизк?
Обратно мы шли опушкой. Мне было важно, как примет Майю лес. Я просяще смотрел в глаза его берёзам и ёлкам, и лес повёл себя, как друг. Не жадничая и не выясняя, будет ли от этого дела польза, он послал Майе четыре белых – все как один крупные и без червоточинки. Вероятно, это был весь его золотой запас, потому что мы с Лизкой, как ни старались, наковыряли только несколько сыроежек.Пока мы блуждали, ветер нагнал дурную погоду. И вот – на светлом, новом полу гостиной разложена одна из модификаций «Монополии», закупленная моей мамой вместе со шторами и подушками. Мы играем. Пока нельзя сказать, что мы – семья. Это похоже на самое начало романа, когда неизвестно, сложится ли что-нибудь или пикник закончится и никто не перезвонит.
За окнами гудит, вторгаясь в зелёную оборону холма, ветер августа. Кубики стучат о деревянный пол, и я чувствую себя режиссёром, который пытается выстроить нужную ему «картинку». Но актёры сопротивляются. Майя улыбается своим мыслям и совершает глупую сделку, а Лизка и вовсе смешивает карточки в кучу и с тихой твёрдостью заявляет, что ей надоело. Ей хочется, в конце концов, побыть хоть немного с Ильёй и с кошкой!
Нет ничего легче! Мгновение – и Илья с кошкой доставлены.
Лиза гладит Мурёнку и вглядывается ей в глаза – учится быть ветеринаром. У Ильи карандаш, он пристроился рисовать наше семейство. Но что-то не нравится ему. Нет, что-то не так. Он отворачивается и в сотый раз рисует одинокую Лизку. А Майя уходит звонить. Телефон – это крохотная квартирка её души, там всегда Кирилл и всегда счастье.К обеду, спрятавшись за стеной дома от ветра, мы разложили в мангале костёр и взялись варить похлёбку из Майиных белых. За лето я стал спецом по такому супу. От него пахло сыростью и дымом. Ветер сносил огонь, нещадно черня котелок. Я бродил вокруг костра, а Майя лежала рядом, в шезлонге, глядя на ветреное полотно неба, в глубь своей мечты.
– Спать хочется! – улыбнулась она, когда я сказал, что суп готов, и, укутавшись в плед, положила мобильник рядышком, у груди. Поздний август сырым крылом накрыл её. Она заснула.