Булочник и Весна
Шрифт:
56 «Искушение Тузина»
Мне не пришлось особенно трудится над Петиной просьбой. Ответ явился сам собой, стоило въехать на холм. Илья ещё не успел открыть ворота, а из калитки по заваленной липовой листвой тропе ко мне уже топал Коля. Вид его был загадочен.
– Слыхал? Там у Николая приём, – сказал он, пожимая мне руку. – Гость к ним.
В первое мгновение мне подумалось: уж не Пажков ли? Его власть над нашей землёй начинала казаться мне почти мистической. Но тут Коля прибавил:
– Из Москвы учитель его приехал. Сначала к ним в театр. А потом Николай его в гости зазвал. Седой такой,
– Пойдём, глянем, – сказал я, и мы с Колей отправились к Тузиным.
Возле забора, слегка наехав на Иринины ирисы, стоял респектабельный немецкий автомобиль. За лобовым стеклом – мохнатый тролль на присоске и по соседству иконка, резной складень.
Пользуясь машиной как прикрытием мы встали и устремили взгляды через кусты смородины – в сад. Там, на знакомом шезлонге, вытянув ноги в щегольских, песочного цвета ботинках, руки убрав под шею, возлежал старик. Его косматая голова была повёрнута к нам затылком, лицом к сидящему на табуретке Тузину. Николай Андреич, ссутулившись, внимал отповеди.
– Ты бессовестный человек, Николай! – гремел шершавый от прожитых лет, но всё ещё крепкий баритон. – Эмигрировал в поисках одуванчика! Надо было насмерть стоять за своё дело! Не в лоб, так хитростью! А он грязинки испугался! Ты мужик или балерина? И главное: чего ты добился своим чистоплюйством? По деревне скачешь сам перед собой?
Тузин отвечал тихо, не поднимая лица.
– Это первый – случай – в моей – жизни, чтобы я уговаривал сопляка! – продолжал укорять старик. – Люди нашей профессии стучатся сами! Пока лоб не расшибут. Вон, подруга-то твоя боевая мне чуть дверь не высадила! Маруся милицию звать хотела! – И он захихикал, впрочем, сразу же стал серьёзен. – Я тебе помогу, – сказал он одновременно грозно и ласково. – И только потому, что мне жалко собственного труда. Семь лет тебя школил как родного! Обидно! Но при первой же чистоплюйской выходке – полетишь! Это ясно?
– Я без Матвеевой не могу, – проговорил Тузин.
– Да ты что, смеешься, милый? У меня с тобой-то одним в коллективе бузы не миновать. А ты – Матвеева! Да Матвеевых этих…
В каком-то оцепенении я наблюдал, как вершится странный, не божеский этот расклад, когда все не могут быть счастливы, но лишь кто-то в ущерб кому-то.
Скрипнул шезлонг.
– О-хо-хо! Залежался я у тебя! – сказал старик и, вынув из кармана брюк платок, промокнул лоб. – Хороша матушка природа! – проговорил он, вступая под яблоневый шатёр, при этом голос его явственно выразил удовлетворение – садом, погодой, возможно, и тем, как была исполнена благотворительная миссия в адрес бывшего ученика.
Я оглянулся: Коля метрах в пятнадцати от тузинского забора потягивал сигаретку. В отличие от меня, он не подглядывал и не подслушивал, но только присутствовал неподалёку, на случай, если понадобится вдруг «тушить рояль».
– Пошли, уезжает! – махнул я ему.
Он кивнул, сел у канавы на корточки и вмял окурок в самую гущу влажной листвы, так что бумага и табак стали родственной частью осени.
Мы как раз успели миновать забор Тузиных, когда из йодистой листвы шиповника, окружавшего калитку, на дорогу вышел седой человек с брюшком, остановился, оглядел из-под зимних бровей простор и по-собачьи, несколькими мелкими вдохами, втянул сырой воздух. Фигура его, и шевелюра, и крупные, различимые
Издали не понять, знает ли Ирина о Петином участии в «деле» Николая Андреича. Хочет ли в Москву? Или страсти кончились вместе с летом? Не видно даже, порозовели веснушки или светятся зимним холодом?
– А на прощание я тебе вот что скажу, Николай, – с лирической расстановкой проговорил старик. – Храни тебя Бог от советчиков – решать должен сам. Иринушка, проследите, чтобы не оказывалось давления. Ну и с Богом! – заключил он, усаживаясь за руль.
Шатко и валко проехал по старовесенней глине неприспособленный к деревенским дорогам седан и скатился с холма. Мы с Колей проводили его взглядами и обернулись. Николай Андреич с Ириной всё ещё стояли у калитки.
– Вот те, братушки, и Юрьев день! – крикнул Тузин, махнув нам рукой, и вдруг подпрыгнул этак по-скоморошьи. – Эхма! – обстучал себя ладонями до самых подошв. – Ну, господа! Чего стоите, как неродные! Дуйте сюда, буду радостью делиться!
Мы с Колей приблизились довольно шустро. Николай Андреич весь был как бьющийся на ветру вымпел. Щедрым, новым каким-то жестом он приобнял за плечи жену и скомандовал:
– Ирина Ильинична, обнови-ка нам закусочки! Есть повод!
Но Ирина вывернулась из-под его руки.
– Сами обновляйте! – крикнула она и унеслась в глубину сада.
– Матушка, ты куда? – рассмеялся Тузин ей вслед. А когда на том конце участка стукнула калитка в поле, сказал: – Видали? Подросла у меня «дочь» – никакого с ней контакта.
– Сами виноваты, – буркнул я со дна своего горчайшего опыта.
– Ну а как же! – улыбнулся Тузин. – Во всём, всегда!
На кухне, расчистив стол от посуды, не вымытой ещё после приёма высокого гостя, Тузин взялся устраивать фуршет. Скоро под взволнованными руками хозяина засверкали на тесном столе самоцветы русской кухни: селёдочка и огурчики, винегрет в деревянном ковше, перламутровый салат из молодой капусты и жёлтые, правда, остывшие голыши картошки. А ещё – вот это уже по делу! – студень и хрустальный графинчик с жидким рубином внутри.
Мы с Колей разместились по двум сторонам стола, третью занял Тузин.
– А Илюшу, может, позвать? – вдруг сказал он, и как-то сделалось видно, что в этакой радости ему совсем не хочется звать Илью.
– Да ты об Илюхе не переживай! – мудро заметил Коля и как бы невзначай тронул ладонью графинчик. – Видал, как нашу часовенку разгладили? Так это чтоб он расписывал. Это друг вон его, Петька, всё устроил. Вчера уже парень приходил, спрашивал, когда известь подвозить. Я сам видел!
Тузин потрясённо выслушал Колю.
– Что-то чудеса у нас пошли! – сказал он, качнув головой. – Скоро, как грибы, чудеса солить будем! – и, взяв графин, задумчиво наплескал нам ягодной настойки. – Ну что ж… Это, надо признать, хорошо!..
Мы с Колей ждали терпеливо, но он только мял гранёную ножку рюмки, а потом и вовсе отставил. Ажитация сошла с него. Он сел и застыл, опершись локтем о стол, созерцая судьбу, явившую себя в образе учителя в самый отчаянный миг его жизни. Мы с Колей застыли тоже. Выпивать и закусывать вперёд хозяина было неловко. Хозяин же не мог нам помочь.